соседний шезлонг, сцепил за головой руки. Некоторое время он насвистывал мелодию. А потом ни с того ни с сего спросил:

– Ну? Как идёт дело?

– Оно не идёт. Стоит на месте.

– Я думал, вы уже всех допросили.

– А я думал, вы не хотели меня больше видеть.

Леонард ухмыльнулся.

– И сейчас не хочу.

Он помолчал, затем сказал:

– Кто вы такой? Зачем вы встряли в это дело? Какие у вас побуждения терзать мою семью? Я не имею понятия.

Карлсен подтолкнул пальцем очки.

– Я вас хорошо понимаю, мистер Робинсон…

– Леонард. Боже, ты ведь не старше моего брата, а ведёшь себя, будто ты ископаемое из прошлого века!

– То же самое я могу сказать про тебя. Только тебе семнадцать.

– Почти восемнадцать! У меня хорошая школа – моя мать. Пожил бы с ней, тоже хватал бы жизнь на лету, лишь бы поскорее свалить из дома.

– У меня матери с девяти лет не было. И отца, кстати, тоже.

– Вот в чём твой секрет, парень! Тебя наверняка гложет какое-нибудь чувство вины, и ты, чтобы во всём этом разобраться, стал много читать и вдруг – бац! – ты уже такой умный, что уже на службе Его Величества.

Карлсен кивнул:

– Согласен, банально, аж зубы сводит. Другое дело ты. Но, кажется, я тоже знаю, в чём твой секрет.

– Да неужели?

– Я почти уверен, что тебя гложет страх. Страх оказаться посредственностью.

Леонард обратил к нему взгляд и хотел что-то сказать, но молча отвернулся.

– Возможно, поэтому ты не хочешь, чтобы люди знали о тебе самые обычные вещи. Потому тебя раздражала мама, делившаяся о тебе со всем миром. Ты готов существовать только по своим правилам, войти в историю, но не как обычное существо, а как тот, с кем не будет ассоциироваться ничего банального. Словно ты пытаешься оживить одну из своих картин, сделать из неё реальность.

Адам сделал паузу и добавил:

– Возможно, ты боишься стать копией своего отца, стать обычным, несостоявшимся в делах пьяницей.

Брови Робинсона взметнулись на холодном лице. Он продолжал молчать.

– Знаешь, у меня всё куда тривиальнее. Если тебя действительно интересует моя справка из «Кто есть кто», я поделюсь. Родился в Телеваге, рыбацкой деревне в Норвегии. Мне было девять, когда страну оккупировали фашисты и меня эвакуировали в Шотландию. О родителях я с той поры не слышал. Почти десять лет прожил в приёмной семье. Учусь в Роданфорде на историка. Пожалуй, и всё. Что касается этого дела… Мистер Каннингем…

– Хорош, приятель! Мне совершенно плевать на тебя, – Леонард встал и прошёлся до окна. – Не ты, так кто-нибудь другой встрял бы.

Минуту или две он рисовал на запотевшей части стекла. Когда он убрал руку, Карлсен увидел дерево с голыми ветвями.

Адам тронул очки и спросил:

– Вероятно, ты хотел поплавать?

– Нет.

Леонард достал из кармана скомканный шарик бумаги и запустил его в норвежца. Тот успел поймать, резко вскочив на ноги. Фотографии посыпались на пол.

Адам развернул листок.

В углу красовался логотип отеля «Сорока». Посередине чернилами было нацарапано (довольно криво):

«Хочу избавиться от тебя. По духу ты чужой и чуждый мне человек.

Надо было развестись с тобой, ещё тогда, когда ты Джеймса Уинтерса изгоняла.

Весь день думаю о том, почему я терпел тебя рядом столько лет?!

А пишу тебе не потому, что боюсь сказать это в лицо. Ха-ха.

А для того, чтобы не передумать, как я всю жизнь делал, оберегая твоё здоровье от припадков. Теперь они мне до лампочки.

Ты за двадцать лет так и не поумнела».

Карлсен оторвал взгляд от бумаги и спросил:

– Кто такой Джеймс Уинтерс?

– Сопляк, что помогал отцу с его делом, а потом обчистил его. Короче, я нашёл это среди маминых вещей. Бьюсь об заклад, отец нацарапал это ночью перед отъездом из «Сороки». Должно быть, нехило надрался.

Молодой человек обернулся:

– Ты был прав. Мама покончила с собой. Отец её добил. Внешне она могла казаться стойкой, но я отлично её знаю. Он довёл её до нужной кондиции. Внутри неё ничего не осталось – всё выела обида на отца. Так что будь добр, приятель, сгинь!

С отстранённым видом Карлсен отложил письмо.

– Ты согласен теперь бросить это дело? Ау! Я с кем говорю? – Леонард щёлкнул пальцами.

Карлсен очнулся от размышлений, его проницательные глаза устремились на фотографии.

– Прости, я задумался.

– О чём?

– О сорняках.

Леонард вскипел:

– При чём тут сорняки?

– Сам не пойму.

– Ты больной! – Леонард запустил пятерню в волосы.

– Почему вы бросили мисс Нортон?

– Что? Когда это?

– В Любляне. Ваши родители отправились на экскурсию в пещеры, а вы с братом должны были сопровождать вашу тётю в городе. Почему вы её бросили?

Леонард пожал плечами:

– Не помню. Хотя нет, помню. Все порядочно устали друг от друга. Я, по крайней мере, уж точно. Слишком много времени мы тёрлись вместе на чёртовом корабле.

– А куда вы с Коннором ушли?

– Куда ушёл Коннор, я понятия не имею. Я откололся от них при первой возможности и двинул куда глаза глядят. Слушай, зачем ты опять всё это начинаешь? Ты вынуждаешь меня быть грубым. Что тебе осталось неясным в этом письме?

Адам, покачивая головой, произнёс:

– Я бы мог поверить в самоубийство миссис Робинсон, и то с большой натяжкой, только веронал был украден ещё на корабле…

– Да будь ты проклят со своим кораблём!

Леонард схватил с пола фотографии, с яростью сжал их в кулаке.

– Догадываюсь, что ещё тебе начирикала эта рыжая пташка, следившая за нами! Погляди, сколько нащёлкала!

Он швырнул снимки в бассейн, они накрыли водную поверхность, как стая чаек.

– Дрянь! Кровопийца! Беспощадная, без малейшего намёка на порядочность! Ради своей книжки что угодно наплетёт, лишь бы червь внутри насытился. Ей не по силам простые отношения внутри семьи. Она – разрушитель, вандал, порочащий своим змеиным языком то, что люди создают годами!

Лицо Леонарда исказилось в гримасе ненависти, а кулаки сжались в желании вмазать очкарику промеж глаз.

Он рыкнул:

– У тебя в руках все доказательства. Пропади теперь к чёрту!

Ураган по имени Леонард Робинсон рассеялся с тем же эффектом, что и смерч, разбившийся о скалы.

Странно, но в мозгу Карлсена по-прежнему перемешивались зёрна и плевела – важное и неважное, существенное и случайное. С мыслями об этом он ещё раз взглянул на письмо Джона Робинсона своей жене. Да, в нём чувствовался гнев. И отчаяние. И усталость. И запредельная доля алкоголя. И до всего этого мистера Робинсона довела жизнь с