«А при чем тут Верена Шустер?»

«Может быть, он искал Йонаса, как и я. Может, он допрашивал ее, чтобы она выдала, где ее сын…»

«Судя по всему, он сунул нож ей в промежность. Уж не сомневаюсь, она ему все рассказала. Так зачем ее потом убивать?»

«Может, она вообще не знала, где Йонас. И поэтому он разозлился».

«Это уже не злость. Это… что-то другое».

«Да… наверное. Но что?»

Жмурясь, Габриэль напряженно думает. Он вспоминает поток образов, заполонивших его сознание, когда он увидел труп. И ощущение дежа-вю.

«Теперь мы можем прекратить?»

«Ну, ты же мне не помогаешь».

«Помогаю. Ты этого просто не понимаешь. Все к лучшему. Для нас».

«К лучшему? Для нас?! Пф-ф! Ах ты ублюдочный эгоист!»

«А ты дебильный альтруист! От тебя только и слышно “Лиз, Лиз, Лиз” да “спасти, спасти, спасти”…»

«Заткнись уже. Мне надо подумать. Мне надо найти Йонаса».

«Да плевать я хотел…»

Габриэль открывает глаза и щурится от яркого света. Если похититель Лиз и убийца Верены Шустер – один человек и если этот психопат сейчас охотится на Йонаса, то надо найти мальчишку раньше.

Он достает фотографию из кармана. Снимок красуется в аккуратной застекленной раме. На нем изображен молодой парень – скорее всего, Йонас. На фотографии ему лет двадцать, на нем джинсовый костюм. Сзади возвышается Эйфелева башня – на снимке она срезана и чуть скособочена. У Йонаса жидкие светлые волосы, близко посаженные глаза, кривой нос. Парень робко улыбается.

«Немного везения, – думает Габриэль, – и Йонас станет отличной наживкой».

Если Йонас действительно что-то знает, убийца попытается выследить его.

Но тут Габриэлю в голову приходит другая мысль, пугающая, пропитывающая ядом все его сознание. Если убийца Верены Шустер и похититель Лиз – один человек, то… Он пытается не думать о Верене, не вспоминать ее разведенные ноги, кровь, вспоротый живот… И все же он не может отделаться от мысли о том, как эта женщина, замерев от ужаса, смотрела на зажатый в руке психопата нож… О том, как лезвие ножа вошло ей в промежность…

И вдруг он вспоминает, что Лиз беременна.

Местоположение неизвестно, 15 сентября

Лиз смотрит в никуда. Около двух часов назад погас свет, и теперь ее окружает непроглядная тьма, словно в самом сердце преисподней, где дьявол залил адское пламя. Лиз знает, это он хочет показать ей, что уже ночь и она должна спать.

Он затаился где-то в темноте, и его лицо – маска соблазнительнейшей красоты, маска, надломленная пополам, и в разломе, под этой сорванной частью маски, обнажился истинный лик чудовища.

«Его здесь нет. И он не может тебя увидеть, здесь темно», – уговаривает себя Лиз.

Тринадцатое сентября. С тех пор прошло два дня. Она потеряла чувство времени и будто невзначай спросила у Иветты:

– Тринадцатое – это сегодня?

– Нет, – рассеянно ответила та. – Завтра. – И тут же прикусила губу, будто выдала что-то, о чем нельзя было говорить.

Целый день Лиз трясло от страха. А потом дверь открылась и он вошел в комнату. Если бы только она была сильнее, могла совладать со своим телом, то попыталась бы что-то предпринять, и неважно, насколько бессмысленными могли показаться ее ошибки. Но Лиз лежала в кровати и едва могла шевелиться.

Он устремил на нее взгляд, и его ноздри затрепетали – он точно чуял ее страх, и это его возбуждало.

– Откинь одеяло, я хочу посмотреть на тебя.

Дрожащими руками она отодвинула одеяло.

– И халат.

Лиз помедлила, хотя это и не имело смысла. Просто глупый инстинкт.

Так быстро, что Лиз даже не ожидала этого, мужчина всадил шприц ей в бедро и отпустил.

Лиз вскрикнула, скорее от неожиданности, чем от боли, и уставилась на иглу в ноге. Дрожь в ее теле перекинулась и на шприц.

– Видишь жидкость в шприце? – прошептал он.

Лиз даже кивнуть не могла, но ему это было и неважно.

– Если я введу в твое тело этот чудесный прозрачный раствор, у тебя начнутся страшные боли в ноге. Такой боли ты еще никогда не чувствовала. И ты будешь умолять меня, – он склонился к лицу Лиз, – чтобы я отрезал тебе ногу, только чтобы не чувствовать эту боль. Ты этого хочешь?

Лиз, сжав губы, покачала головой. Шприц в ноге дрожал, точно мерило ее страха.

– Халат, – повторил он.

На этот раз она не стала медлить.

Мужчина взглянул на ее груди и остановил взгляд на татуировке с черепом.

– Я знаю, что ты сильная, – прошептал он. – И что когда-то ты поклялась никому не подчиняться. Но, поверь мне, тут все по-другому. Тут ты должна забыть обо всем этом.

Он будто ощупывал взглядом ее тело, слегка округлившийся живот, мочевой катетер.

– Речь идет не только о твоей жизни. – Левой, здоровой рукой он дотронулся до ее тела, ребер, синяков, ссадин, и движения эти были умелыми, привычными, будто он был врачом и обследовал пациентку на приеме.

– Что эти твари с тобой сделали… – рассеянно пробормотал он. – И сколько усилий понадобится, чтобы тебя вылечить…

При мысли о том, что этот человек мог быть врачом, и, вероятно, сам поставил ей катетер, Лиз затошнило.

– На самом деле я должен был вмешаться раньше. – Он провел пальцем по ее животу. – Это от него, верно?

«От него?» – Лиз не понимала, о чем он.

– Ребенок от него? – прошипел мужчина.

«Габриэль. Он знает Габриэля». Лиз кивнула. Она не могла говорить.

– Я так и знал. – Он, сам того не замечая, хихикнул.

Лиз чувствовала себя совершенно беспомощной. «Что еще ему известно? Сколько он уже следит за мной?»

Он поднял на нее взгляд – холодные глаза с желтоватыми крапинками в радужке.

– Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, – прошептал он.

Задрожав, Лиз отвернулась, будто так могла помешать ему заглянуть в ее душу.

Резким движением он выпрямился, достал иглу из ее бедра и вылил жидкость.

– В воде разведен хлорид натрия. Его обычно называют поваренной солью. – Он холодно улыбнулся, но в то же время в его улыбке чувствовалась затаенная страсть. – Я не хочу причинять тебе боль. Целой и невредимой ты куда красивее. У тебя такая светлая нежная кожа, гладкая и… – Его разделенное на две такие несхожие половины лицо покрылось по́том от возбуждения, и он отпрянул, будто сдерживаясь. – Еще месяц. И мы отметим наш праздник. А теперь спи! Здоровый сон полезен для цвета лица.