— Не вижу, — упрямо говорит Тобиас, — почему вы можете так говорить.

— Потому что, — говорит Керим, — я этого не допущу.

Тобиас смотрит на него воинственно, но Керим тверд. У него всегда была привлекательная внешность, но сейчас он выглядит еще и мужественно.

Наступает короткое молчание. А затем, странно охнув, Амелия падает на руки Кериму. Однако, прежде чем она успевает что-то сообразить, к ним бросается Густав. На какое-то мгновение мне кажется, что мама раздумывает, стоит ли менять свою непримиримую позицию. В следующий миг они уже обнимаются на кухне втроем.

— Я тут долго думала… — говорит она, незаметно освобождаясь от объятий Густава. — Теперь, когда я загорела, возможно, мои волосы будут выглядеть лучше, если будут на тон светлее. Может быть, попробуем, как вы считаете?

***

Фрейя простудилась, у нее температура, заложен нос и проблемы с дыханием, что усугубляет кислородное голодание при ее приступах.

Я сижу на диване, держу ее на коленях, протираю губкой ее горячее тельце, и у нее происходит следующий приступ. Когда она в таком состоянии, мне невыносимо оставаться одной.

— Тобиас! — кричу я.

Тобиас не отзывается. Он опять прикидывается, что не слышит меня. Это сводит меня с ума в буквальном смысле, и я действую иррационально. Позвав его еще пару раз, я кричу:

— Иди сюда быстрее — она не дышит!

Тобиас появляется бегом. Он смотрит на меня с явным раздражением:

— Она прекрасно дышит.

Тело ее напряглось, глаза закатились, головка повернута направо, одна рука поднята, одна нога опущена — она застыла, как охотничий пойнтер в стойке. Когда я переворачиваю ее, поза ее не меняется. Затем постепенно она начинает выходить из припадка, и губы ее издают тихий щелкающий звук.

— Я иду спать, — говорит Тобиас. — Сейчас твоя очередь. У нее было по крайней мере три не менее сильных приступа, когда я прошлой ночью сидел с ней внизу, а ты пошла спать, и я тебя не будил.

Оставшись одна, я легонько целую Фрейю. А она дарит мне улыбку, неожиданную и заговорщицкую. Я совершенно уверена, что это улыбка: выражение лица сейчас сильно отличается от ее перекошенной гримасы и очень подходит к моменту.

Я делаю ей ванну, и это чудо повторяется снова. Она улыбается скрытной, внутренней улыбкой, робкой и мимолетной.

Когда я кладу ее в колыбель, то вдруг понимаю, как легко ее могут забрать — не только ее жизнь, но всю ее сущность. Бóльшую часть времени я над этим не задумываюсь: мое сознание не позволяет мне принять это знание.

— Тобиас.

— Хм-м.

— Тобиас, пожалуйста, проснись.

Но он продолжает храпеть. Я не сплю, лежу и прислушиваюсь к ее затрудненному дыханию, сдерживая собственное, когда эти звуки затихают, и не смея думать о сне: вдруг она не задышит снова.

***

Фрейя находится в центре многих наших ссор. Я предлагаю — он упирается. «Может быть, нам нужно попробовать ректальный валиум?» — «Какая в нем польза?» — «Может, нужно вызвать скорую?» — «Врачи в двух часах езды отсюда, и если вас еще раз положат в больницу, я этого не выдержу». — «Может, тогда позвонишь доктору Фернандес?» — «Нет, я звонил ей в прошлый раз». — «Слушай, я очень устала, я не буду ей звонить». — «Тогда почему это должен делать я?»

До сих пор она всегда выходила из этих припадков. Оставлять ее уже легче. Оставить ее стало уже почти делом чести. Она, словно мяч в опасной игре, на самой грани. И где-то в тайных закоулках нашего сознания сидит страх — или надежда, — что на этот раз она не выгребет.

— Тобиас, я видела, как Фрейя, ну, на миг, не вполне, конечно… но все-таки… да, я думаю, что она улыбнулась. Такой довольный вид.

— Чушь, — говорит Тобиас. — Она не улыбается. Просто скривилась.

Я думаю, что он не смеет надеяться на лучший исход.

***

В доме полно комаров, мух и разных кусающихся насекомых. Это выводит меня из себя. Нам нужны сетки на окна. Нам нужны сетки вокруг наших кроватей. Я уже сбилась со счета, сколько нам всего нужно.

Лицо Фрейи покрыто следами укусов, но она не замечает этого: в разгаре приступ, и она лежит на диване в гостиной. Сейчас это случается от шести до восьми раз в день. Мы больше уже не измеряем их продолжительность.

Фрейя конвульсивно дергается и сбрасывает на пол мягкую игрушку. Нагнувшись, чтобы поднять ее, я замечаю неровную дыру в плинтусе, в глубине которой что-то виднеется. Плинтус все равно болтается, так что я тяну за его край. Он сопротивляется, но пружинит. Я тяну сильнее, и под скрежет выдираемых гвоздей плинтус отрывается по всей своей длине.

Меня отбрасывает назад. В воздух по параболе взлетает какой-то предмет. Я приземляюсь на спину, а эта тварь падает мне на грудь. Желтая, иссушенная, длиннозубая, лысая, с усами. Я не сразу соображаю, что это мумифицированное тело какого-то грызуна. Который намного, намного больше любой мыши.

В испуге я бешено ору:

— Керим! У меня должны быть эти шкафы с решеткой! Это не мыши! Это крысы! Неудивительно, что от них столько шума. Неудивительно, что дерьма столько много. Неудивительно, что тут стоит такой странный дух.

Прибегает Керим и осторожно поднимает меня с пола.

— Ох, Анна! Не хотел вам говорить. Мне ужасно жаль.

— Керим, теперь вы обязательно должны сделать эти шкафы. И могли бы вы поставить на место этот плинтус? Чтобы они не могли залезть сюда опять.

Он открывает рот, но потом закрывает. Наступает пауза. Я слышу, как в висках у меня пульсирует кровь. Тут он открывает рот снова.

Когда он начинает говорить, в голосе его слышны командные нотки:

— Анна, вы потеряли способность видеть то, что находится прямо у вас под носом. Вы должны бросить эту безумную мышеизоляцию и заняться Фрейей. Позвоните в скорую помощь. Сделайте это сейчас. Мне жаль говорить вам это, но вы с Тобиасом убиваете своего ребенка.

Июнь

Проблема с вызовом скорой заключается в том, что сам этот факт декларирует данный момент точкой кризиса. Мы неделями спорили с Тобиасом, достаточно ли Фрейя плоха, чтобы отправляться в больницу. Теперь, когда я произнесла в трубку слова «ребенок» и «конвульсии», мы уже находимся в другом мире.

— Сколько ей лет? Сколько длится приступ? Мы вышлем пожарную машину с медицинским оборудованием — она и побыстрее будет, и там аппаратура для поддержания дыхания получше.

Я начинаю паковать сумку в больницу с вещами для себя и Фрейи. Прежде чем я успеваю закончить, на дороге по склону холма уже ревет пожарная сирена.