— Обычные ловушки тут не помогут, — говорит Людовик. — Крысы — животные коммуникабельные. Они разговаривают друг с другом. Вам нужно взять сухую штукатурку и смешать ее с пармезаном. Потом расставить это в мисках по дому. Одна крыса наестся штукатурки, и та превратится в камень у нее в желудке. Затем эта крыса будет медленно умирать, издавая своеобразный предсмертный крик. Все крысы тогда испугаются. Они оставят ваш дом и больше никогда сюда не вернутся.

— Ради бога, в этом доме с его шипящим привидением и так уже достаточно хреново, — говорит Тобиас. — Не хочу я тут жить еще и под предсмертный крысиный крик.

В настоящее время он постоянно на взводе. Он находит присутствие моей матери угнетающим. Да, честно говоря, и мое тоже. Он проводит все свое время в студии звукозаписи с изоляцией из яичных упаковок: его агент шлет ему поток заказов на музыку к документальным фильмам, и Тобиас не смеет отказаться от них, потому что понятия не имеет, когда ему заплатят за «Мадам Бовари», если вообще заплатят.

— Им всегда это нужно было еще вчера, — ворчит он. — Мне только что позвонил режиссер шоу о жизни дикой природы с канала «Дискавери». Он хочет получить музыку к фильму об акулах и медведях сегодня к шести вечера, а завтра это будут угри с барсуками.

Когда он не работает, он уходит вниз по течению реки, где обычно можно найти Лизи.

В доме полно людей, которым от меня что-то требуется. Мне нужно, чтобы он тоже в этом поучаствовал. Но загнать Тобиаса в угол — это все равно, что поймать руками волну: он не сопротивляется, а просто ускользает через щели.

— Дорогой, Керим спрашивает, что ему делать дальше. Не мог бы ты пойти поговорить с ним? Я бы сама это сделала, но очень занята с инжиром.

— Конечно, — рассеянно говорит Тобиас, отправляя в рот полную ложку инжирного варенья. — Мне кажется, что ты положила слишком много сахара.

— Моя мама говорит, что у нее в комнате что-то скребется. Я сказала ей, что это белки на дереве инжира за окном, но боюсь, что это… ты сам знаешь кто. Не мог бы ты посмотреть, есть ли там под плинтусом щели, через которые туда могли бы пробраться эти грызуны?

— Конечно.

— К нам на обед должен заглянуть Жульен. Я должна сделать курицу, где-то к шести часам. Думаю, это будет «Коронованная курица» с жареным картофелем и салатом из домашней зелени. Ты забрал курицу, которую мы заказывали у отца Ивонн вчера?

— Конечно.

— И где же она тогда?

Тобиас смотрит на меня отсутствующим взглядом.

— Курица. От отца Ивонн.

Он хлопает себя ладонью по лбу:

— Черт! Знал же, что я что-то забыл.

— Тобиас, — говорю я, стараясь убрать из голоса раздраженные нотки, — пойди, пожалуйста, сейчас и забери курицу, или никакого ужина не будет, а, видит Бог, команда эта поесть умеет.

— Конечно, — говорит он. — Только я сначала сделаю себе кофе. И приму душ.

— Сейчас двадцать минут двенадцатого. Магазин закрывается в двенадцать. Можешь попить кофе или принять душ, но что-нибудь одно — не оба варианта сразу.

Тобиас смотрит на меня обиженными глазами и включает кипятильник. Затем идет в ванную. Я слышу, как шумит открытый душ.

— Я чувствую себя сварливой каргой, — жалуюсь я своей матери. — Это так несправедливо! Тобиас заставляет меня придираться к нему. Я совсем не властный человек, в отличие от тебя. И мне очень не нравится быть такой.

Моя мама выглядит озадаченной.

— Ну, разумеется, ты должна придираться к Тобиасу, — говорит она. — Иначе как он узнает, что ты его любишь?

— Я собираюсь прекратить это. Прямо сейчас. Это того не стоит. Я не буду превращаться в сварливую жену.

— Я тут подумала, дорогая, — говорит она. — Если тебе трудно найти время, чтобы посетить Фрейю в больнице, может быть, я должна поехать вместо тебя?

— Не думаю, что…

— Я могу легко доехать на автобусе и, возможно, что у них в отделении найдется какая-нибудь раскладушка. Я уверена, что появление бабушки будет для нее почти так же приятно, как мамы.

— Я действительно не хочу…

— Я могу сказать им, что у тебя дома есть другие дети, за которыми нужно ухаживать. Я уверена, что это разрешается. Как ты можешь бросить других детей?

— Мама! Нет!

Я снова ору на нее. Ну почему у меня все всегда кончается криком?!

— Ладно, ладно, дорогая, — говорит она, старательно делая вид, что не обиделась. — Это было просто на уровне идеи, на случай, если это тебе бы помогло. Собственно, видеть Фрейю мне совсем не важно. Абсолютно. Единственный человек, ради которого я приехала во Францию, — это ты.

***

Когда я заготавливаю фрукты, мне нравится думать, что этим я спасаю их от неизбежного в противном случае процесса разложения и порчи. Без меня жить им предстояло бы несколько дней. А в плотно закрытых банках они смогут сохранять свою замечательную форму до года.

Я представляю себе, что инжир в моих банках приветствует меня как своего спасителя, а плоды, еще оставшиеся на деревьях, умоляют собрать их. Сегодня, во второй половине дня, я закатываю пятьдесят поллитровых банок инжира в виноградных выжимках.

— Не рассчитывал застать вас здесь, — говорит Жульен. — Я слышал, что Фрейя в больнице.

— Это действительно так.

— Скорая помощь на пожарной машине… Об этом толкует вся долина. Когда она возвращается?

— Пока что она там. Мы… нам нужна передышка.

Произнося эти слова, я инстинктивно смотрю в землю. Внезапно я чувствую, что мне необходимо посмотреть ему в глаза. Он задерживает свой взгляд на мне на мгновение дольше, чем это было бы комфортно. Затем коротко улыбается.

— Итак, вы заготавливаете инжир.

Не знаю почему, но мне хочется оправдываться.

— Возможно, мы могли бы снабдить их наклейками и продавать туристам. Кто знает, может, мы на этом заработали бы.

— Я подпишу вам несколько наклеек. Впрочем, это не для туристов. Сколько банок вы хотите оставить себе?

— О, где-нибудь двадцать.

Некоторое время мы работаем вместе. Никто из нас не заговаривает; мне нравится это в Жульене: он не боится молчать. Я слышу скрежет его фломастера, когда он подписывает ярлыки для наших банок.

— Надеюсь, что Фрейе скоро станет лучше.

Прежде чем я успела обернуться, он уже ушел.

Заканчиваю я только к полуночи. Выставляя банки на полки, я впервые читаю, что он написал на наклейках.

Это инжир, который вы закрыли тогда, когда наша маленькая Фрейя была в больнице. Когда эта банка откроется, пусть она будет снова со своей мамой, где и должна быть.