Кортик лег на спину и закрыл глаза.

– Кем был дед?

– Во-первых, он был Готландом, а это – клеймо. А уже во-вторых, он был кондитером.

– Шутишь?

– Нисколько. Он бросил военное училище и собирался поступать в кулинарный техникум. Капитан Готланд такого стерпеть не мог. Он устроил так, что его сына забрали в армию, чтобы словосочетание «кулинарный техникум» никогда не всплывало в мемуарах Готландов. А там – несчастный случай.

Бабушка взяла ладонь Кортика и с пристрастием осмотрела все его пальцы, начиная с мизинца.

– А вдруг этот старик карту кому-нибудь уже продал? – спросил Кортик, подождав, пока бабушка после осмотра его ладони положит под язык валидол.

– Сомнительно, – сказала она, стараясь вдыхать воздух сквозь зубы. – О затонувшем «Германике» ходило много слухов. Корабль вышел из Кёнигсберга и взял курс на Росток. Место его затопления всем известно. Там не глубоко – до двухсот метров, что для искателей ценностей весьма привлекательно. Все шарят у затонувшего корабля. Меня же интересует место километрах в пятидесяти севернее от острова Борнхольм. Для этого нужно изучить фарватер сорок пятого года.

– Почему ты ищешь в другом месте – не как все? – спросил Кортик.

– Потому что клад был сброшен с корабля раньше, чем его подбили торпедами.

– И что это за клад?

– О!.. – только и сказала бабушка Соль.

– О-о-о – это сколько? – уточнил Кортик.

– Знаешь, меня всегда спрашивают, сколько стоит то, что я ищу. Я отвечаю – двадцать пять процентов. Я очень редко утаиваю найденные сокровища от государства, в котором их нашла. А те, что утаила, не продаю.

– Ты узнала о кладе из газеты, которую Нина Гринович вынесла из типографии?

– В каком-то роде – да. Газета была. В сорок четвертом. На ней химическим карандашом Нина Гринович написала, чтобы не забыть, несколько слов. Борнхольм – оказалось название датского острова. «Германик» – огромное немецкое судно. Еще два слова: «радий» и «маркировка». И координаты.

– Я думал, она для своего оправдания принесла какую-то важную газетную статью.

– Когда Нина Гринович вернулась в Крым в сорок пятом, она знала, что ее посадят, и газету принесла не в оправдание, а в надежде, что информация из подслушанного ею текста радиограммы чем-то поможет нашим военным. Тогда много говорили о новом оружии, которое Гитлер не успел сделать. Эта радиограмма пришла в сорок четвертом, перед самым освобождением Крыма, адресовалась она немцу, работающему с ней в типографии. Нина Гринович заметила, что этот немец пользуется типографской радиосвязью для личных целей. Она была просвещенной женщиной и знала, что такое радий. Поэтому сочла этот текст весьма важным. Записала на полях газеты и вынесла ее. Спрятала у себя в подвале в металлической коробочке. Потом попала в трудовой лагерь. Вернувшись в сорок пятом, первым делом отнесла газету в отдел НКВД. Там ее встретил хорек, который предложил Нине подтереться этой газетой. На другой день ее арестовали.

– Десять лет лагерей, – кивнул Кортик.

– Ты и это знаешь?

– Если она отдала газету со своей надписью, откуда ты знаешь, что там было написано?

– Вернувшись в тот день домой, она села писать письмо Сталину. Перечислила все, что было услышано ею из радиограммы – это сообщение повторялось несколько раз, – описала немца, который ее получал. Она ничего для себя не просила, просто обращала внимание на перевозимый груз на корабле, затопленном нашей подводной лодкой несколько месяцев назад. У нее не было конверта. Нина свернула письмо солдатским треугольником, надписала, положила в ту самую металлическую коробочку от чая. Она говорила мне, что ждала ареста. Почему спрятала коробочку? Решила так – если не вернется, то письмо найдут после ее смерти. А если вернется через год-другой, отправит его адресату. Была надежда, что человек из НКВД не выбросит газету, прилепит к делу. – Бабушка задумалась. – Как странно иногда переплетаются судьбы. Почему мне дано было оказаться в юности рядом с этой женщиной? Я дралась за нее, когда она вернулась из лагерей. Мальчишки бегали по улицам и бросали камни в работавшую на немцев Нину Гринович. Она только шла и улыбалась виновато, даже не закрывалась руками. Наша учительница мальчишек гоняла и потом плакала, а я дралась – молча и злобно.

– Ты дралась? Почему?

– Дралась. Потому что меня назвали Ассоль, потому что с детства я засыпала под сказки ее мужа в пересказе моей матери Лены.

– А газета?

– Этот человек из НКВД газету не выбросил, прилепил к делу, только вот неудачно поставил на нее стакан с чаем. Координаты размыло. Хватило мокрого дна стакана, чтобы главная информация исчезла.

– Откуда ты знаешь? – удивился Кортик. – Это дядя Моня сказал?

– Какой еще дядя? – удивилась Ассоль.

– Иммануил Швабер.

– Ах, этот… Нет. Это мне Нина Гринович рассказала. Ее посадили на десять лет, через год в лагерь пожаловал важный чин и потребовал у нее вспомнить в подробностях надпись на газете. Так она узнала, что по чужой халатности пропали координаты. Но к этому времени она уже пересмотрела свое отношение к товарищу Сталину – за год рядом с нею было много разных смертей, это меняет человека. И еще она узнала, что американцы сбросили бомбу на Хиросиму – они успели первыми, – и слухи о последствиях этого взрыва ее потрясли. Нина Гринович сказала, что ничего не помнит.

– Мы с Атилой все это вычислили, – вздохнул Кортик. – Иммануил Швабер знал, что для Нины Гринович главным словом было «радий». Атомная бомба… Заражение… Не клад, а смертельная ловушка.

– Не засыпай, – потрясла его за колено бабушка.

– Не буду… Тебе Нина Гринович дала письмо почитать?

– Да. Все рассказала. Странное дело – я сразу подумала о сокровищах. Мне было пятнадцать. Это письмо казалось шхуной с алыми парусами. Я запомнила его наизусть и через два месяца сбежала из дома с цирком, чтобы искать сокровища с затонувшего «Германика».

– Что же ты так долго к ним шла? – зевнул Кортик.

– Отвлекали разные другие приключения, другие клады. Чтобы стать профессиональным кладоискателем, нужно выучить много всего разного. Языки, карты, историю и вообще уметь все. Дело осложнялось тем, что я предпочитала работать одна. Так никто не делает в серьезных поисках. Было много разочарований и провалов, прежде чем я поняла, что все-таки смогу организовать поиски одна. И потом – специфика закрытого военного государства. Поездки за границу всегда сопровождались множеством проверок и проблем – даже для известного цирка. А за время гастролей много не узнаешь – случалось по два выступления в день.

– Ты ходила по канату… – пробормотал Кортик.

– Бывало, но только в ранней юности.

– Скакала на лошади…

– Умею.

– А на кольцах – под куполом?