мнению Лескова, становились кликушами. Лесков понимал, что кликанье – это не результат одержимости бесами, а скорее механизм выживания для переутомленных крестьянок: «Оттого-то, как отольется иной бабочке житьецо желтенькое, так терпит-терпит, сердечная, да изловчится как-нибудь и закричит на голоса, – ну и посвободнее будто станет». Описывая ее отвращение к сексуальным отношениям с нелюбимым мужем Лесков говорит, что она «от мужа бегает, как черт от ладана»[437]. При этом он использует народное убеждение, что злые духи негативно реагируют на святые объекты, чтобы подчеркнуть, что Настя не является в буквальном смысле одержимой, а скорее испытывает отвращение к супругу, за которого ее вынудили выйти замуж. Время для первого приступа Насти Лесков также берет из народных верований. Это происходит незадолго до Пасхи – того периода в православном календаре, когда демоны считаются необычайно активными. И все же Лесков избегает термина «кликушество», предпочитая ему медицинское обозначение «истерика». Он также ограничивает описание приступа тем, что Настя «хохотала, плакала, смеялась, рвала на себе волосы и, упав с лавки, каталась по полу». Избегая упоминания визга или животных голосов, Лесков тем самым предпочитает отказаться от двух важных признаков кликушества. Его клиническое описание истерического припадка подчеркивает резкую смену настроений и театральность в поведении женщины. И только когда Настя описывает чувство, которое она испытывает перед судорогами («Змей, змей огненный, ай! ай! За сердце… за сердце меня взял… ох!»), Лесков делает уступку популярным изображениям демонов[438].

Создав в тексте допущение, что Настя не одержима, как бы ни были уверены в этом ее соседи, Лесков далее строит свой рассказ на критике крестьянских обычаев обращения с кликушами. Он не испытывает ничего, кроме презрения, к народным целителям, от которых зависели крестьяне. Бабка-целительница, вызванная семьей Насти из‐за истерики, подтверждает подозрения крестьян в том, что Настя испорчена. Вызванный знахарь говорит, что женщина испорчена «злою рукою и большим знахарем, так что помочь этому делу мудрено: потому как напущен на нее бес, называемый рабин-батька. Есть это что самый наизлющий бес, и выгнать его больно мудрено». Несмотря на знахарские лекарства и заклинания, болезнь Насти только усиливается. Лесков изображает шарлатана, который очень охотно берет деньги за свои бесполезные лекарства и заклинания, а затем обвиняет в своем бессилии помочь несчастной упорство демона и силу заклинания. Настя у Лескова правильно понимает, что она не одержима, и умоляет перестать ее мучить целителями и пугать глупостями. Лесков явно не терпел деревенских знахарей, которые пользовались доверчивостью крестьян. Он также не очень верил утверждению православной церкви о возможности лечить кликушество при помощи экзорцизмов – обрядов, которые, по оценке Лескова, никак не могли облегчить тяжелое положение крестьянок.

Описание неудачного экзорцизма, совершенного над Настей, идет вразрез с традиционными описаниями одержимости. Согласно стереотипным свидетельствам, бесы очень боятся экзорцизма и потому наделяют одержимых женщин такой силой, что требуется несколько сильных мужчин, чтобы сдерживать их в присутствии священников и святых предметов. Отказываясь от крестьянской веры в одержимость, Лесков дает Насте полную свободу действий и пытается доказать, что ее болезнь не связана с одержимостью. Во-первых, она не хочет, чтобы над ней читали молитвы, утверждая, что никаких бесов в ней не может быть, ведь она сама способна молиться Богу, а следовательно, не одержима. Во-вторых, оказавшись в церкви, она бросается к открытому окну, чтобы избавиться от клаустрофобии и тяжелого церковного духа[439]. «Она хотела только стать у окна, дыхнуть свежим воздухом, посмотреть на вольный мир божий, а четыре сильные руки схватили ее сзади и дернули назад»[440]. В этот момент Настя пугается и пытается убежать от мучителей. В итоге несчастная женщина перестает сопротивляться и теряет сознание под чтение молитвы.

Отвергая лечение сельских знахарей и православные заклинания, Лесков делает спасителем Насти Силу Иваныча Крылушкина. Добрый и набожный, самопровозглашенный религиозный целитель – полная противоположность жадному шарлатану знахарю. До того как начать сомневаться в церкви и к 1880‐м годам стать толстовцем, Лесков был очарован святыми людьми России[441]. Он описывает Крылушкина как бывшего купца, который после смерти жены закрыл свое дело ради пятилетнего паломничества по святым местам в Палестине, Турции, на Соловках и, наконец, в Грузии. В Грузии Крылушкин учится целительству у святого старца. Вернувшись в родной город, он начинает принимать больных, отказываясь брать плату с бедных, да и от богатых принимая плату только на то, чтобы покрыть расходы на пропитание пациентов. Успех лечения Насти заключался в кротости и доброте Крылушкина. Именно в его доме, вдали от деревни и повседневных обстоятельств, Настя обретает покой и счастье. В доме, где «не было ни ссоры, ни споров, ни перебранки», она чувствует, «что в рай небесный она попала и что уж другого счастья ей никакого не нужно»[442]. Исцеленная Настя возвращается в родную деревню, чтобы попрощаться с умирающей матерью, но не может сохранить в суровом окружении ни свою добродетель, ни здравомыслие.

Лесков заставляет Крылушкина вернуться в историю дважды, каждый раз, чтобы разоблачить бесчеловечность институтов, поддерживающих крепостную систему. Именно после первой схватки с одержимостью и последующего излечения у Крылушкина Настя влюбляется в женатого мужчину. Когда этот злополучный роман достигает кульминации – трагической гибели незаконнорожденного ребенка и возлюбленного Насти, – она возвращается в деревню под конвоем, обезумевшая от горя, и соседи в очередной раз объявляют ее одержимой. Семья Насти вновь обращается за помощью к Крылушкину, и в течение года Настя восстанавливает рассудок, но не избавляется от череды невзгод. Она узнает деревенские сплетни: будто бы во время душевной болезни она вела себя распутно, и, пристыженная, умоляет Крылушкина устроить ее в женский монастырь, где она сможет найти «усладу своей растерзанной душе». Однако из‐за строгих правил, не позволявших ни женатому мужчине, ни замужней женщине поступить в монастырь, секретарь консистории запрещает настоятельнице монастыря приютить Настю. Настя отвечает на этот жестокий отказ православной церкви словами: «Все мне это замужество мое везде стоит»[443].

Часть ответственности за Настину трагедию Лесков возлагает на правительство. Ближе к концу повести он заставляет чиновников сомневаться в праве Крылушкина заниматься медициной без лицензии. Воспользовавшись отсутствием Крылушкина, чиновники увозят Настю и других женщин, находящихся на его попечении, во врачебную управу. Крылушкин прибывает туда слишком поздно и не успевает спасти Настю от того, что Лесков называет медицинским изнасилованием, – осмотра половых органов с использованием хирургического инструмента. Он упрекает этих так называемых образованных мужчин чрезвычайно мощными словами:

Эх, господа! господа! А еще ученые, еще докторами зоветесь! В университетах были. Врачи! целители! Разве так-то можно насиловать