возможно, повлияли «Фауст» Гёте, рассказы Э. Т. А. Гофмана и другие западноевропейские повествования о договорах с дьяволом. Однако не исключено, что он мог заимствовать эту идею из русских источников[477]. По словам доктора филологических наук Ольги Журавель, мотив договорных отношений с дьяволом встречался в Древней Руси; он появился в старославянских переводах жития византийского святого Василия и балканских апокрифических сказок об Адаме и дьяволе. Популяризация идеи, согласно О. Журавель, началась только в середине XVII века, когда она появилась в протоколах судебных заседаний и в сказке 1660‐х гг. «Повесть о Савве Грудцыне». Автор вымышленной биографии Саввы Грудцына соединил древневизантийские верования с западными образцами, пришедшими в Россию из Польши и Украины. О. Журавель заключает, что к концу XVII и, уже устойчиво, на протяжении XVIII века в народном православии укоренилась вера в то, что дьявол обладает таким же могуществом, как Бог. Этот дуализм придавал дьяволу разум и хитрость, которых не было в житиях святых, и давал ему власть над такими земными вопросами, как плотская любовь, отношения между людьми, доброжелательность бар и чиновников, успех и богатство. В обмен на земное счастье смертным приходилось платить чрезвычайно высокую цену, закладывая свои души[478]. Позже Достоевский в «Братьях Карамазовых» присоединяется к этим новым представлениям о дьяволе, описывая его устами Великого Инквизитора как «страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия… великий дух»[479][480]. Таким образом, договор Катерины с дьяволом-Муриным в «Хозяйке» для российских читателей соответствовал бы их культурным представлениям об отступничестве.

Если в «Хозяйке» Достоевский рисует импрессионистский портрет кликуши, то тридцать лет спустя, уверенный, что именно народное православие спасет Россию, он уже готов использовать большинство присущих кликушам характеристик для образов одержимых в «Братьях Карамазовых». В одной из первых глав (книга 1, глава 3) он знакомит своих читателей с Софьей Ивановной, второй женой Федора Карамазова. Как и Катерина из «Хозяйки», она необычайно красива. С ее христианским «феноменальным смирением и безответностью» она ярко контрастирует с распутником-мужем Федором Павловичем, который «с супругой не церемонился». Идентифицируя ее в качестве кликуши, рассказчик объясняет, что в ответ на жестокость мужа

с несчастною, с самого детства запуганною молодою женщиной произошло вроде какой-то нервной женской болезни, встречаемой чаще всего в простонародье у деревенских баб, именуемых за эту болезнь кликушами. От этой болезни, со страшными истерическими припадками, больная временами даже теряла рассудок.

Несколькими страницами позже герой романа Алеша вспоминает Софью Ивановну:

он запомнил один вечер, летний, тихий, отворенное окно, косые лучи заходящего солнца (косые-то лучи и запомнились всего более), в комнате в углу образ, пред ним зажженную лампадку, а пред образом на коленях рыдающую как в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями, мать свою, схватившую его в обе руки, обнявшую его крепко до боли и молящую за него богородицу, протягивающую его из объятий своих обеими руками к образу как бы под покров богородице…[481]

Чего не хватает в этих описаниях Софьи Ивановны, так это упоминания о том, что она одержима. Однако, если связать ее болезнь с жестоким обращением мужа и его богохульным поведением в келье монаха Зосимы, становится ясно, что сам Федор Павлович и есть бес. Подобно тому как Мурин околдовывает Катерину и владеет ею, Федор Карамазов владеет собственной женой. Но через свою одержимость и страдания Софья Ивановна достигает высшей духовной истины, которая передается и Алеше, который тоже склонен к припадкам.

Связь Алеши с матерью-кликушей абсолютна. Ее благочестие, сходство с Богоматерью находят отражение и в характере ее в высшей степени религиозного сына, решившего уйти в монастырь, главная черта которого – поиск истины[482]. Слуга Григорий, который любил и пытался защитить Софью Ивановну при ее жизни, а после сам установил ей чугунную надгробную плиту (потому что муж ее Федор Павлович этим не обеспокоился), часто говорит Алеше, что тот очень похож на мать. Сам Алеша называет Софию Ивановну «кликуша-мать»[483]. И чтобы закрепить сходство между сыном и матерью, Достоевский заставляет Алешу пережить истерический припадок, когда его отец рассказывает о случае, происшедшем в первый год его брака с матерью Алеши. В то время Федор Карамазов имел наглость издеваться над религиозным чувством жены, пригрозив плюнуть на икону. Угроза вызвала у нее припадок. Отец как будто бы повторил свои действия, рассказывая историю сыну, потому что

Алеша вдруг вскочил из‐за стола, точь-в-точь как, по рассказу, мать его, всплеснул руками, упал как подкошенный на стул и так и затрясся вдруг весь от истерического припадка внезапных, сотрясающих и неслышных слез. Необычное сходство с матерью особенно поразило старика[484].

И, как и его матери, Алеше открывается высочайшая духовная истина. В конце концов он становится херувимом, который, по словам его брата Ивана, является единственным, кто может изгнать его, Ивана, чертей[485]. Таким образом получается, что одержимый может победить своего собственного и чужих демонов.

Достоевский усиливает религиозность образа Софьи, проведя параллели между кликушеством и целительскими способностями старца Зосимы в монастыре, где проходит послушание Алеша. Рассказчик дает общее, но сочувственное описание кликуш в главе, озаглавленной «Верующие бабы». Деревянная галерейка, прикрепленная к наружной стене ограды, – единственная зона монастыря, где разрешено пребывание женщин. Когда старец Зосима выходит к народу и надевает епитрахиль, вокруг него собирается около двадцати ожидающих женщин, сквозь толпу ведут кликушу. Сначала рассказчик описывает, как она «начала, как-то нелепо взвизгивая, икать и вся затряслась, как в родимце»[486]. Но как только старец успокаивает ее молитвой, рассказчик предоставляет справочную информацию о кликушах, стремясь рассеять предубеждения, которые образованные читатели могут иметь против кликуш, и поделиться последними медицинскими размышлениями по этому поводу.

Рассказчик отмечает, что в детстве он часто встречал кликуш в деревнях и монастырях (автобиографический комментарий Достоевского)[487]. Он описывает, как они визжали и лаяли по-собачьи во время службы, но после причащения они как правило притихали.

Но тогда же я услышал от иных помещиков и особенно от городских учителей моих, на мои расспросы, что это все притворство, чтобы не работать, и что это всегда можно искоренить надлежащею строгостью, причем приводились для подтверждения разные анекдоты[488].

Рассказчик сразу же опровергает эту популярную теорию о том, что кликуши лишь притворялись больными, как это сделал и рассказчик в «Лешем» Писемского. Он говорит, что специалисты-медики отвергли идею притворства, вместо этого утверждая, что кликушество представляет собой серьезное заболевание. По словам врачей, болезнь возникает в основном среди русских крестьянок из‐за их тяжелой жизни, в частности,