Анастасия Евлахова

Плюс один

– А в лоточек постелите «Панораму»… Берите листок посветлее, там свинца меньше.

В телефонной трубке трещало, и слова приходилось угадывать.

– …яичко вкрутую. Моете, значит, яйцо под теплой водой… с мылом! Варите… чтобы белок прихватило… Очень любит!

Вера зажмурилась и отняла трубку от уха. Антонина Павловна все говорила.

Дурь сидела под раковиной. Забилась под тумбу, как только Вера ее выпустила, и блестела оттуда зелеными глазищами. Вера хотела назвать ее как-нибудь гордо, красиво – Кассандрой, например, – но не получилось. Морда у кошки была изумленная: Дурь, да и только.

– Прививки, значит, не надо… – приглушенно звучало в трубке. – Останется без иммунитета… Мне врач знакомая…

Шейка у Дури была такая тонкая, что казалось – возьми не так – переломишь и не заметишь. Кошка вообще была какая-то неказистая, долговязая. Вроде котенок, а поднимешь – одни ребра да длиннющие, карикатурные ноги. Не лапы даже, а именно ноги – костлявые, с детскими острыми коленками навыверт.

Из детства Вера смутно помнила Тихона: холеного, щекастого кота, царившего на батарее с надменным, самодовольным прищуром. Шерсть у него была такая густая, что можно было запустить в нее пальцы и запутаться.

У Дури шерсти не было. Был какой-то младенческий пушок, шкурка с глупыми детскими пятнышками на сизом рыбьем пузе. Не было и меха между подушечек – так, голые пятки. У Тихона был – длинный, ворсистый. Ходил он так бесшумно, что маленькой Вере чудилось, будто он и не ходит вовсе, а телепортируется. Вот был кот – а вот и нет кота.

Тихона не было уже двадцать пять лет, но Вера по нему особо и не скучала. Она помнила его смутно, совсем немного. Калейдоскопными пятнышками, которые со временем казались только ярче, но вряд ли правдивее. Только вот Тихон был настоящим котом – это уж Вера помнила наверняка.

– А на ужин мяско там, курочку… Вот у подруги моей кошка… мочекаменная!.. угробила кошку… все эти ваши сухие корма…

Дурь была, как Тихон, угольно-черной, и Вера запомнила: таким-то и должен быть кот.

Только вот Дурь была не котом.

– Кошка, – сказала тогда старуха, ссаживая котенка на плечо Вере.

Котенок вцепился крепко. Не отодрать. Мелкие коготочки – как шипчики.

«Кошка», – огорчилась тогда Вера.

Но взяла. Не смогла ее вернуть обратно старухе. Как будто пути назад уже не было.

Старуха представилась Антониной Павловной и потребовала с Веры телефон.

– Не получится – вернете мне ее обратно! – пригрозила она.

Пахла Дурь ужасно, но вполне естественно. Так, как пахнет все, что приносят из дома, забитого кошками. В детстве у Веры была подружка, жившая в одной комнате с матерью, бабкой и целым десятком кошачьих, и дух там стоял такой крепкий, что глаза слезились. Дурь пахла точно так же.

Под курткой она отогрелась и мяучить перестала. Вера несла ее, прижав теплую к животу, и казалась себе беременной. Обхватила пузо и ковыляет. Прохожие так и думают, точно-точно! Расстегивала время от времени молнию, заглядывала внутрь, а Дурь сверкала глазищами как из колодца – я тут, я живая – и молчала. Просто сидела, прижавшись, и даже не думала вырываться.

В ветеринарке было пусто. Уборщица возила серой тряпкой по кафелю, пахло псиной.

– Как зовут?

Вера расстегнула куртку, Дурь высунула голову, затоптала. Мурчала так громко, что Вере стало страшно – сейчас взорвется.

– Муська, – пожала плечами Вера.

Дурь, конечно, никакой Муськой не была. Но карточку нужно было заполнить.

– Чистенькая. Две недели карантин. Потом принесете на первую прививку. Корм вон возьмите, на кассе оплатите.

Сумка сползала с плеча, падала, кошелек запропастился. С Дурью в руках все вдруг стало сложнее, но Вера не думала. Напевала на морозе:

– …где мы с тобой танцуем вальс…

Дурь даже в маршрутке молчала. Веру переполняло странное чувство.

Она вообще не понимала, что происходит: просто делала то, что сотни раз себе представляла. Взяла котенка – надо показать ветеринару. Показала – надо купить для него миску, корм, лоток и наполнитель. Купила – неси все это с котенком домой. По плану было просто. И Дурь так грела своим хилым, котеночьим тельцем, что Вера даже не сомневалась.

А вот дома все стало сложнее.

Из-под раковины Дурь выходить отказывалась. Есть не хотела. Не пила. Лоток не заметила.

Кое-как Вера ее выманила, пригладила, и кошка осмелела. Замурчала, затопталась, села на тапок, прижалась к ноге. Мелкая, костлявая, одной рукой можно подхватить. Уши – огромные. Глазищи – зеленые. Нос – черный, шелковым сердечком.

Красивая кошка будет.

– …мягонькое постелите… Але… Але! – донеслось из трубки.

Вера опомнилась и закивала.

– Конечно-конечно, Антонина Павловна, вы не беспокойтесь, пожалуйста! Все у нас будет хорошо.

Но Антонина Павловна не унималась:

– Вот я со старшим своим, Васькой…

Дурь прижималась к ней – доверчивая, глупая.

Чем больше Вера смотрела на блюдца с водой и кормом, тем больше ей почему-то хотелось плакать. Пластиковую миску она отмывала долго: приклеили же ярлычок на донышко! Клей никак не хотел отходить, и Вера плюнула. Вынула десертные тарелочки и поставила кошке.

– …вы уж меня простите, я вас совсем заговорила, наверное… – донеслось из трубки.

Вера оживилась.

– Да ну что вы, Антонина Павловна! Все хорошо. Спасибо вам за советы! Спокойной ночи, Антонина Павловна!

Ответа она не дождалась – просто разъединилась.

Вера подумала, что уж теперь воцарится тишина, но Дурь громко мурчала. Вера почесала ее мизинцем, и кошка ткнулась лбом в ладонь.

Хотелось плакать.

С лотком не вышло: пустила Дурь в комнату, а та пролезла за шкаф и с видимым удовольствием опорожнила кишечник. Оттирала полупереваренное «мяско» и «яичко всмятку» Вера в молчании. Противно не было. Вера просто отчистила плинтус, выкинула салфетки и посадила Дурь в душевую кабину. Постелила туда свою меховую кофту, поставила миску и лоток с «Вечерним Петербургом». «Панорамы» у нее не водилось.

Закрыла котенка в душе – нигде не застрянет, ничего не испачкает – и вдруг разрыдалась.

Зачем это все?..

Маме Вера не звонила уже месяца два. Подумала, что уж теперь-то – самое время. Может, возьмет кошечку?.. Но потом вспомнила, что у мамы аллергия, и звонить передумала.

* * *

Зато вот Антонина Павловна теперь звонила регулярно. Интересовалась, как «девочка», и говорила долго, с удовольствием.

– Вот, значит, первую кошку-то я свою…

Вера почти не слушала.

Дурь скреблась в ванной. По ночам пищала, будила в четыре часа, и Вера лежала,