– Уже в тот день, когда мы пытались пробиться в институт, мне не понравилось поведение Ростома Нугзаровича, который категорически отказался нас принимать, заявив, что не позволит беспокоить сотрудников института…

– Это был он, – снова вмешалась Раиса Тихоновна.

– Мне показалось странным подобное поведение, – продолжал Дронго, – однако еще более странным почудилось поведение другого заместителя директора, господина Балакина, который, даже зная, что меня не пустит Окрошидзе, тем не менее выписал нам пропуск в институт. А ведь он знал о запрете на появление в здании института посторонних.

– Я хотел вам помочь, – сказал Вилен Захарович.

– Но поразительно, что, приняв нас в своем кабинете, он все время говорил о неуемной похотливости своего бывшего благодетеля, намекая на неразборчивость его связей. И конечно, вспомнил, что у Долгоносова были интимные встречи с присутствующей здесь Людмилой Дичаровой и с другими женщинами. – Дронго не стал называть имени Офелии, которая работала последние полтора года, уже после женитьбы Долгоносова. Подобное сообщение могло больно ранить Далвиду, и без того пережившую целую гамму разных чувств.

– Но как умный человек, он понимал, что просто так подставлять нам Людмилу невозможно. И поэтому он, рассказав про Дичарову, сделал вид, что забыл ее номера телефонов и даже не мог вспомнить адреса. Так сказать, чтобы не выдавать себя своей заинтересованностью. Но именно этой предосторожностью он себя выдал, так как выяснилось, что, будучи помощником Долгоносова, он даже иногда отвозил Людмилу домой.

Дичарова в знак согласия кивнула.

– Ну и что? – спросил Балакин. – Я мог забыть, куда ее возил. Что в этом такого?

– Ничего, – согласился Дронго, – иногда такое случается. Но вы еще намекнули, что Николай Тихонович и Далвида Марковна очень плохо жили друг с другом в последнее время. Вы несколько раз вспомнили, что, приезжая на дачу, видели его одного. А Раиса Тихоновна обратила внимание на то, как вдова ее брата уехала через семь дней в Германию. И вы все время словно невзначай говорили нам о плохих отношениях Долгоносова с его молодой супругой. Хотя прекрасно знали, что это ложь. Она ночевала в городе из-за болезни своего сына, которого нужно было показывать врачам. А уехала в Германию на уже назначенные консультации для сына. Это и к вашему сведению, уважаемая Раиса Тихоновна.

– Я не понимаю, зачем вы нам все это рассказываете? – не выдержал следователь.

– Вот именно, – в сердцах произнесла Раиса Тихоновна, – он добровольно взял на себя обязанности адвоката жены моего брата.

– И не нужно давить на жалость, – вмешался подполковник Никифоров.

– У господина Балакина был более чем убедительный мотив, – игнорируя замечания, продолжал Дронго, – он все продумал идеально, но не учел некоторых деталей. Обратите внимание на письмо Ростома Нугзаровича. Это такой листок с оторванными сверху и снизу полосками. И такой жеваный листок использовал Окрошидзе для того, чтобы написать предсмертную записку. Этот педант, умница, щеголь, который носил платки в карманах пиджаков, никогда бы не взял такую бумажку для того, чтобы написать свои последние слова. А он в разговоре со мной говорил, что был вынужден вмешаться в какую-то ненормальную ситуацию. И еще об этом говорил Долгоносов в разговоре с сестрой перед самой смертью, когда упоминал о неприятностях в институте. Окрошидзе сказал нам, что более всего Долгоносова поразили предательство и неблагодарность. Теперь мы точно знаем, что эти качества проявил именно Вилен Захарович Балакин, – и Дронго указал на заместителя директора института.

Тот сидел молча, внешне никак не реагируя на эти обвинения. Но Раиса Тихоновна опять не выдержала:

– При чем тут Балакин? Нашли кого обвинять. Порядочного человека, который и мухи никогда не обидел.

– Все было детально разработано, – продолжал Дронго, не обращая внимания на ее слова. – Господин Балакин подписал документы о передаче соседнего здания на баланс компании «Феникс», фактически продавая им это здание. И конечно, сделал это не в силу альтруистических побуждений. Он собирался спокойно прикарманить всю сумму. Я специально это уточнил. Компания «Феникс» готова была уплатить за здание больше тридцати миллионов долларов. Из-за таких денег Балакин и решил придумать все эти преступления. Если бы он просто убил директора и заместителя директора, получив право подписи как оставшийся в живых второй заместитель, то все бы его сразу заподозрили. И поэтому он придумал сложный трюк.

Долгоносов, очевидно, узнал о готовящейся сделке. Он поехал в ресторан «Марио» и встретился там с одним из главных акционеров компании «Феникс». Его внешность вспомнил официант, обслуживавший в тот день столик Долгоносова. Оставалось найти этого человека и узнать кое-какие подробности. Это Ян Исаакович Шрейдер, который и подтвердил мне сам факт встречи с Долгоносовым в тот роковой день. Николай Тихонович был в ярости, ведь Балакин за его спиной договаривался о продаже соседнего здания. Вернувшись в институт, он вызвал Балакина и накричал на него. Затем позвал Кошкина и приказал подготовить изменение штатного расписания с приказом о ликвидации должности заместителя директора. Об этом он говорил и с самим Ростомом Нугзаровичем.

Дронго строго оглядел присутствующих и продолжил:

– Балакин понял, что может все потерять. И тогда он решился на крайнюю меру, перейдя свой Рубикон. Он принес в кабинет директора какое-то сильнодействующее лекарство и бросил его в чашку кофе своему начальнику. Ему отчасти повезло, так как Долгоносов, огорченный происходящими событиями, не стал сразу пить кофе, а успел принять нескольких человек, последней из которых была его супруга. Проводив ее до кабины лифта, он вернулся в кабинет и выпил кофе, после чего ему стало плохо и он упал на пол. Обратите внимание, что Балакин очень не хотел, чтобы тело директора подвергали кремации. И просил Далвиду Марковну оставить одежду покойного, чтобы хотя бы так доказать насильственную смерть директора. Ему было важно подтвердить, что директора именно отравили, так как он уже тогда планировал серию своих преступлений. А потом он приехал к несчастному Моркунасу. Тот впустил его в дом, ничего не подозревая. Балакин оглушил его, а затем перетащил на кухню и повесил. При этом нарочно сделал все, чтобы следователь сразу понял об инсценировке самоубийства. Даже убрал стул, на котором должен был стоять самоубийца.

Теперь все задуманное сделано. К этому времени Ростом Нугзарович уже успел лишить его права подписи и снова обсуждал с Кошкиным возможность упразднения штата заместителя директора по хозяйственным вопросам. Теперь остается подождать, когда экспертиза докажет, что Моркунаса действительно убили. Тогда можно подняться в квартиру Окрошидзе и под благовидным предлогом попытаться с ним встретиться. Затем вытолкнуть его из окна, а на столе оставить записку. И все будут считать, что несчастный Ростом Нугзарович и был тем самым страшным убийцей, который избавился сразу от двух соперников. А потом, не выдержав угрызений совести, покончил с собой, оставив записку.

Конечно, все это нарочито грубо. Но главная цель достигнута. Пока в институт будет назначен новый руководитель, пока найдут достойного директора, пройдет время – дни, возможно, недели. За этот период руководителем института с правом подписи будет именно Вилен Захарович. И он спокойно подпишет документ о передаче здания на баланс компании «Феникс», готовый получить свои деньги и даже уволиться после такой масштабной операции. Он понимал, что ни Долгоносов, ни Окрошидзе никогда не подпишут такого договора. Они были настоящими учеными, а он всего лишь завхоз. Вот он и продумал, как быстро и эффективно завладеть деньгами – для этого был нужен ум завхоза, а не ученого. Зато он очень ловко подменил чашки. Ту, в которой был яд, отравивший Долгоносова, он заменил на принесенную другую чистую чашку и разбил. И здесь тоже нужна была сноровка завхоза, а не ученого.