– Не представляю, – согласился Крылов, с содроганием вспомнив умные глаза больших чиновников и финансистов, с которыми ему случалось здороваться за руку; теперь эти люди казались ему похожими на мух в паутине, на живые консервы, какие запасают для потомства отдельные виды насекомых. – Но хита, с другой стороны, никому еще не нанесла серьезного ущерба, – добавил Крылов рассудительно. – И у нас люди зарабатывают на жизнь кровавыми мозолями. Сам проходил!

– О господи! Очередная слава труду! – воскликнула Тамара, швыряя на стол истерзанную салфетку. – Да любой карманник легальнее вас. Любой убийца понятнее, чем вы, с вашими каторжными каелками и летающими тарелками. Структура молекулы, о которой я тебе толкую, не имеет никакого отношения к государственным законам и к законам экономики, как нам ее преподают. Она интернациональна. Для нее не существует правил, кроме собственных. И люди, которые в нее не интегрированы, тоже не существуют. Ты и твои приятели – белые пятна на человечестве. Нам с тобой повезло, что мы родились в прекрасной местности, где чуть не половина населения желает не быть! Ничего удивительного, что каждый из вас ищет способа проверить, жив он или умер. Вы не годитесь ни на что, кроме освоения Луны. И почему вы думаете, что мир позволит вам оставаться такими, какими вы хотите?

– Даже не догадывался, что ты принимаешь все это близко к сердцу, – озадаченно проговорил Крылов.

– Что ты знаешь о моем сердце? – печально отозвалась Тамара, тихо перебирая ножи и вилки около своей нетронутой тарелки. – Пока ты и я были официальной семьей, эти твои независимые занятия можно было рассматривать как хобби, невинное баловство. Теперь ты остался один, никем не прикрытый и ничем не оправданный. В чистом поле, вне закона. Один на один с тем фактом, что тебя – нет. Погоди, не мешай мне сказать то, что давно хочу. На самом деле я многое понимаю. Ритуальный бизнес, могу тебя уверить, открывает зрение на кое-какие вещи. А впрочем, я давно подозревала… У вас свои, особые права. Независимо от того, кто здесь родился и кто сюда приехал, вы – аборигены, все остальные колонизаторы. Прекрасная местность каким-то образом сама вас воспроизводит – для собственных, совершенно не человеческих нужд. Я возле вас наслушалась и про Полоза, и про Хозяйку Горы. Не знаю, что это за существа. Но все истории, что происходят с вами, можно прочесть как истории отношений с ними. С другой же стороны, молекула, о которой я тебе говорила, обладает инстинктами. Поверь, она опасна. Она не терпит белых пятен, даже если терра инкогнита всего лишь на подошвах ваших чудовищно грязных ботинок. Так что твои слова насчет этого толстого соглядатая и судьбы по пятам, – возможно, недалеки от истины.

– Ты умница, – глухо проговорил Крылов.

Он и сам понимал, что появление шпиона – это рефлекс человечества на поведение человека. Вот, значит, где мы все живем. Прекрасная местность. Эта высветленная и пестрая от слюдянистых камешков рифейская земля, точно затянутая в шкуру змеи. Земля, где бедная, словно тряпичная пашня кажется привезенной и насыпанной. Земля, на которой целые леса растут, будто березки на старой бане, – и все поверхностное, внешнее, включая города, держится непрочно, нога скользит на рваной хвойной подушке, дождевая вода удивительно быстро стекает с черно-серых, словно обгорелых валунов. Терра инкогнита. Аборигены, занятые поисками каменных сокровищ, ценят в малой родине именно качество неизвестности. Этим качеством сталкеры живы в гораздо большей степени, чем продажей добычи на черном рынке. Неизвестность – их насущный хлеб. В этом смысле аборигены всегда пребывают в нигде, в своем небытии. И неизвестность рифейской земли неистощима, горные духи бессмертны. У Крылова был мучительный, с болью подавляемый вопрос, который он мог задать только самому себе: не воплощает ли Татьяна для него Хозяйку Горы? Многое говорило за это: и отсутствие у женщины возраста, и маленькие ручки с перепонками, очень похожие на лапки коронованной рифейской ящерки. Но Крылову почему-то верилось – вернее, он откуда-то знал, – что случившееся с ним есть произвол не местного порядка. Инстанция, которую он тревожил, назначая с женщиной одно, и только одно свидание, находилась где-то очень высоко – в прозрачном небе, сквозь которое ничего не видно.

– Но не будем витать в небесах, – устало произнесла Тамара, мельком посмотрев на часы, усаженные «перевернутыми» бриллиантами; Крылову как профессионалу казалась дикой эта модная фишка, когда неплохие камни, закрепленные вверх павильонами, выглядят будто мокрые гвозди. – Возможно, настоящие причины всего, что с нами происходит, не имеют никакого отношения к событиям, которые мы воспринимаем как свою реальную жизнь. Но есть и человеческий масштаб ситуаций, в котором и надлежит действовать. Я прогнозирую два варианта: либо детектив-любитель работает на твоих с Анфилоговым местных конкурентов, либо это забеспокоились представители международного рынка, например израильтяне. Допустим, вы наткнулись на что-то крупное и собрались поставлять не сырье, а готовые камни, что не может понравиться гранильному бизнесу. Тогда тебе, скорей всего, дадут по голове. То есть лично ты со своими станочками и даже пресловутым мастерством этой скромной индустрии никакой не конкурент. Но если вдруг к твоему умению добавится уникальность находок, тогда ты точно лишнее звено.

– Это интересно, – осклабился Крылов, внезапно ощутивший, как животворный адреналин мощно наполняет кровь, струной натягивает сосуды, почти забывшие, как это бывает. – Ну, пусть попробуют. Сначала я от них побегаю, потом они от меня.

– Что ты такое мелешь! – возмутилась Тамара.

Ее возмущение было справедливым. Чувствуя в себе ликующую кровь, несущуюся точно по американским горкам и олимпийским трамплинам, Крылов отдаленной частью сознания фиксировал, что это всего лишь состояние физически храброго человека, по природе такое же, как состояние физического труса, у которого кровь, наоборот, застывает цементом в ногах. В состоянии адреналинового опьянения можно наболтать кучу пафосных глупостей, можно геройски погибнуть. По-своему приятное ощущение – но сейчас оно, в этом Тамара права, было совершенно некстати.

– Извини, сглупил, – с досадой проговорил Крылов. – Если толстозадые братки пожелают стукнуть меня по затылку, то против десятерых я не устою.

– Хочешь ты того или не хочешь, но у тебя есть я, – объявила Тамара спокойно, но в голосе ее прозвучала обида, такая подавленная и такая давняя, что Крылова кольнуло раскаяние. – Я смотрю на ваш самодеятельный бизнес с той позиции, с какой вы его видеть не можете. В последние три-четыре года рынок драгоценных камней нестабилен. Алмазный Клуб зверскими искусственными мерами поддерживает цены на бриллианты. Несколько месторождений – в Южной Африке, в Бразилии – жестко законсервированы. В открытии новых крупных месторождений ювелирного сырья никто не заинтересован. Скажу еще больше. Сегодня существуют технологии – что-то связанное со слабым ультразвуком, я не очень разбираюсь, – позволяющие со спутника заснять все содержимое земной коры. То есть наш родной Рифейский хребет можно видеть насквозь, как набитый луком капроновый чулок. Можно оценить земные запасы ювелирных алмазов с точностью до одного-двух десятков карат. Что это значит экономически? Это значит, что колье от Лиз Шварц, за которое я вчера заплатила пятнадцать тысяч евро, я завтра смогу спокойно выбросить на помойку. Теперь пойми, что такое сегодня весь ваш образ жизни. Вы до кровавого пота копаете землю, ломаете породу, чтобы, может быть, добраться до кристалла, – а сверху видно и вас, и кристалл. Такой мутноватый, никому не нужный дичок. Потому что разработан способ очень дешево синтезировать любые минералы. Фианиты, которыми полны ювелирные лавчонки у метро, суть прошлый век. Ими можно украшать новогодние елки. Кристаллы, выращенные, кстати, у нас же, в Рифейском филиале РАН, представляют собой не подобия, но абсолютные образцы алмазов и корундов. Камни любого размера, окраски и дистиллированной чистоты. И ими тоже можно украшать новогодние елки и давать их в игрушки детям. Разумеется, если допустить применение технологии, созданной в пяти кварталах от места, где мы сейчас сидим.