У Крылова под столом мелко завибрировала левая коленка. Она дребезжала, будто механический будильник. Отходняк от адреналина был тяжелым и мутным, Президент с цветастого портрета, упирающийся шлемом в жирное облако, похожее на бутерброд, смотрел на Крылова тепло и по-товарищески, как храбрец на храбреца. Крылову представлялись Анфилогов и Колян, как их снимают со спутника при помощи слабого ультразвука, как они ходят далеко внизу, будто две прозрачные рыбешки среди густо разбросанной рубиновой приманки.

– Тебе никогда не казалось странным, что за последние десять лет мир очень мало изменился? – продолжила Тамара, задумчиво щурясь на недопитое вино. – Вспомни две тысячи шестой, две тысячи седьмой. Сколько тогда всего появилось: сотовая видеосвязь, биопластики, сверхтонкие мониторы, голографическое видео, первые чипы в медицине, в косметике, даже в стиральном порошке… А потом как отрезало. Думаешь, почему? Оказалось, что страшнее атомной бомбы – бомба экономическая. И она может быть создана не только физиками, но вообще любыми умниками в любой области науки. Сегодня человечество держит в потайном кармане принципиально новый мир, в котором не способно жить. Потому что в этом новом мире большинство видов деятельности населения, вот хоть ваш, например, не имеет смысла. Из восьми миллиардов хомо сапиенсов семь с половиной ни для чего не нужны. Самые востребованные специалисты окажутся там затратными, дешевле будет просто их кормить, чем держать для них рабочие места. А с другой стороны, если разработки расконсервировать, не выживет вообще никто. Все обесценится, валюты рухнут, о фондовых рынках я уже не говорю. Наступит хаос, и наилучшим выходом из положения окажется война: изысканная, анонимная, почти бесшумная. Только война сможет абсорбировать и изрыгнуть сверхвысокие технологии, чтобы выжившие уроды надрывались на пашне, как нам всем по Библии и полагается.

– Я извиняюсь за тупость, – осторожно произнес Крылов, не понимая, верит он или не верит в потайной карман, где у человечества припрятано избавление от библейского проклятья. – Ты, конечно, информирована много лучше, чем простые смертные. Ты мне фактически сказала следующее: можно накормить, одеть, поселить в хорошие дома всех, кто сейчас бедствует.

– Можно, вот только зачем? – усмехнулась Тамара криво, словно кто-то ее внезапно дернул за ухо. – Нет никакой технической проблемы в том, чтобы пятью хлебами накормить десятки тысяч избирателей. Отдельные политики и порывались это сделать. Хорошо, что структура, условно названная нами мировой молекулой, вовремя их тормознула. Грехи высокопоставленных чиновников, а именно корыстолюбие и жажда власти, никого не пустили в рай – а может быть, в Армагеддон. Грехи спасительны, пока мы все не умерли.

– Более чем циничная точка зрения, – прокомментировал Крылов.

– Только не напоминай мне о том, что я женщина, нежное создание! Не тебе об этом напоминать! – вскинулась Тамара. – Предлагаешь ценности гуманизма? Гуманизм рухнул. Это даже не идол, а прошлогодний снеговик. Больше гуманизма не будет никогда. Но предположим, удалось накормить голодных и каким-то чудом не сладиться. Что эти сытые-обутые будут делать с собой, существуя в виде белковых тел лет этак по сто? Ты думал о том, сколько в человеках – человеческого? Вернемся к моему колье от Лиз Шварц, которое я очень люблю. Если сапфиры, бриллианты и платина не будут стоить ничего – будет ли стоить хоть что-нибудь материализованная в них идея дизайнера? Признаем ли это ценностью? Нет, отвечу тебе, потому что пятнадцать лет назад прошла девальвация всех креативных достижений. Нам что, снова начинать поэзию любить? Лично у меня слова, записанные в столбик, вызывают ощущение не поэтическое, а какое-то арифметическое. Будто их надо вычесть друг из друга или, в лучшем случае, просуммировать. И потом, поэты – где они сейчас? Они отменены. Есть у меня один автор каких-то стихов – Витенька Астахов, городской сумасшедший. Он похож на поэта тем, что ходит зимой в сандалиях с шерстяными носками, дрыхнет в любое время суток и ни разу в жизни не заработал ни копейки. Иногда я даю ему немного на водку. Но я, серьезный, успешный человек с собственностью, никогда не признаю, что это мерзлое чучело может сказать нечто такое, что я должна буду с уважением выслушать.

– Судя по твоему сообщению, ты серьезный, успешный, обладающий собственностью призрак, – заметил Крылов, отодвигаясь от стола, чтобы дать возможность толстошеему официанту, щедро облитому малиновым атласом, убрать тарелку с изувеченным блином.

– Не совсем. – Тамара проводила глазами могучего общепитовца, торжественно уносившего, точно это был погибший ангел, черного гуся с гарниром. – Сегодня, как предполагают, есть технические средства безо всякого духовного усилия воспроизвести чудеса, сотворенные Христом. Воспроизвести гарантированно, сделать индустрией, поставить на поток. Вообще это не новость: люди, летавшие самолетами, не становились от этого святыми. Но есть и принципиально невозможное: это бессмертие. Лазарь, насколько известно, давно не с нами. Видимо, тут работает фундаментальный закон, который и Бог, если он, конечно, есть, не может нарушать. Смерть – событие неотменяемое и потому наиболее человеческое. Мой бизнес, как ты знаешь, в пограничной зоне. Я держу на берегу небытия маленькую частную лодочную станцию. И я хочу всем сделать лучше. Всем, включая тебя.

– Кстати, ты не опоздаешь в Винный клуб? – напомнил Крылов, которому давно хотелось остаться одному.

– Уже опоздала, – хладнокровно ответила Тамара. – Раз так, поеду, пожалуй, в офис. Что касается твоей проблемы, я дам задание своему начальнику отдела безопасности. Ребята быстренько пробьют, что это за толстяк и кто за ним стоит.

– Нет! – такого поворота событий Крылов и боялся. – Ты ответила на мой вопрос, я узнал все, что хотел узнать. Пожалуйста, не нужно лишней активности.

– С какой это стати? – удивилась Тамара.

Оба замолчали, потому что козлобородый метрдотель, изнывая от нежности к высоким гостям, принес и почтительно подал Тамаре разузоренный ларчик со счетом. Пока она подписывала бумажку и доставала из сумки кредитку, Крылов, зажав коленями холодные ладони, осознавал весь ужас положения. На самом деле он понимал, откуда после развода появились подруги. Формально свободный, он стал для Тамары единственным пространством, где она могла повстречаться с себе подобными – и вести с ними войну на уничтожение, так что даже приглашенные модели, не имевшие личного интереса, быстро чахли в беспощадных Тамариных лучах, их глазенки в каллиграфически накрашенных ресничках становились затравленными. И вот теперь Крылов сам организовал решающую встречу. Он уже представлял, как приплетется на торжественный ужин, ежегодно даваемый Тамарой в честь патриотического городского праздника, и увидит там Татьяну, приглашенную через каких-нибудь дальних знакомых, одетую в жалкое вечернее платьице из китайского киоска.

Наконец козлобородый мэтр, сильно стесненный кафтанчиком в телесных изъявлениях подобострастия, убрался восвояси.

– Послушай, ну я тебя прошу. – Крылов вслед за надменной Тамарой поднялся из грубо упершегося кресла. – Мне совсем не нравится, что вдобавок к этому толстому за мной потянется еще одна наружка.