— Девчонке в ее возрасте, — заметил он, — давно пора встречаться с парнями. Это вполне естественно.

— Да, но у Нормы Джин их слишком много. И сама она так доверчива.

— Доверчива? Это в каком же смысле?

— Ну, она… э-э… слишком уж симпатичная.

Элси не стала распространяться на эту тему. Подразумевалось, что если муж и проделывал что-то, оставшись с Нормой Джин наедине, так только потому, что она была слишком симпатичная, слишком милая, и послушная, и угодливая. А потому просто не могла отказать ему.

— Послушай, а может, она «залетела», а?

— Да нет, пока вроде бы нет. Во всяком случае, я об этом не знаю.

Впрочем, Элси прекрасно знала, что не далее как на прошлой неделе у Нормы Джин была менструация. Сильные колики, жуткая головная боль. И кровища из нее так и хлестала, прямо как из зарезанного поросенка. Бедняжка была перепугана до смерти и все молилась Иисусу Христу Исцелителю.

— Пока вроде бы нет? Что, черт побери, это значит?

— Знаешь, Уоррен, нам следует подумать о своей репутации. Мы — Пириги. — Точно была в том необходимость, напоминать мужу, какую он носит фамилию. — И рисковать в таких делах нельзя.

— Репутация? Какая, где?

— Ну, как какая. В городе. В комитете социальной защиты сирот.

— А они что, приезжали сюда? Шпионить, вынюхивать? Задавать разные вопросы? Когда это?

— Ну, они мне звонили. Несколько раз.

— Звонили? Кто звонил?

Элси все больше нервничала. Щелчком стряхивала пепел в пеструю глиняную пепельницу. Ей действительно звонили, но не из комитета социальной защиты сирот округа Л.A., и она вдруг испугалась, что Уоррен может прочесть ее мысли. Уоррен считал себя великим боксером, ничуть не хуже самого Генри Армстронга, чьи бои ему довелось видеть в Лос-Анджелесе. И он утверждал, что, подобно всем остальным великим боксерам, умеет читать мысли противника. Вообще-то сам Армстронг, похоже, действительно угадывал мысли противника или пытался угадать раньше, чем противник разгадает его. И в маленьких свинячьих глазках Уоррена порой появлялось такое хитрое выражение. Достаточно было просто заглянуть в них, чтобы понять — тебе грозит опасность.

Он склонился над ней еще ниже, придвинулся еще ближе. Огромная туша. От него воняло — грязью и потом. И еще эти лапищи. Чудовищные кулаки. Стоит закрыть глаза, и кажется, чувствуешь силу удара. Удара, который когда-то он нанес ей по правой щеке. И все лицо после этого опухло, и его совершенно перекосило. Да, тут есть о чем призадуматься. Поразмышлять. От него так просто не отделаться.

А в другой раз он ударил ее по животу. И ее пронесло, прямо в комнате, на полу. И ребятишки, которые тогда жили в доме (все давно разъехались, разлетелись, никакой связи с ними она не поддерживала), просто со смеху помирали, а потом пулей вылетели на задний двор. Их так и вынесло из дома, словно ветром сдуло. Нет, на взгляд Уоррена, он бил жену вовсе не сильно. Если б хотел как следует врезать, ты бы не встала. Но я не хотел.

И ей следовало признать: она сама напросилась. Посмела орать на него, а Уоррен просто терпеть не мог, когда с ним разговаривают таким тоном. И он уже собирался ответить в том же тоне, но тут Элси стала выходить из комнаты, и Уоррену это тоже очень не понравилось.

После этого, не сразу, но на следующий день или ночь, он обычно становился как шелковый. Не извинялся, но всячески давал понять, что хочет помириться. Об этом говорили и руки, и рот. Вообще-то Уоррен был не слишком разговорчив с женой, да и что в таких случаях скажешь?

Он никогда не говорил, что любит ее. Но она знала — нет, скорее догадывалась, чем знала, — он ее любит.

Я люблю вас! Так говорила эта девчонка. А глаза заплаканные и испуганные. О, тетя Элси, я так люблю вас! Пожалуйста, не отсылайте меня обратно!

И Элси, осторожно подбирая слова, заметила:

— Нам следует подумать о будущем, дорогой. В прошлом мы наделали немало ошибок и…

— Чушь собачья.

— Я хотела сказать, мы ошибались. В прошлом.

— На фиг его вспоминать, это прошлое. Прошлое — это не сейчас.

— Ты же знаешь, как это бывает с молоденькими девушками, — умоляющим тоном сказала Элси. — Что с ними может случиться.

Уоррен подошел к холодильнику, распахнул дверцу, достал бутылку пива. Потом громко захлопнул дверцу и так и присосался к этой бутылке. Стоял, привалившись к разделочному столику, возле грязной раковины, и тыкал грязным ногтем свободной руки в щель в стене, пытаясь поправить выбившуюся паклю. Он сам лично законопатил все эти щели прошлой зимой, и надо же, черт побери, начинай все сначала!.. А через эти щели лезут в дом крошечные черные муравьи.

После долгой паузы он неуверенно, как человек, примеряющий не подходящую ему одежду, заметил:

— Она это плохо воспримет. Ей у нас вроде бы нравится.

И Элси не удержалась, чтобы не поддакнуть:

— Да, нравится.

— Черт.

— Но ты же помнишь, чем это закончилось в прошлый раз, — начала Элси. И заговорила о девочке, которая жила у них несколько лет назад, все в той же комнатушке на чердаке, ходила в ту же школу в Ван-Найсе. Звали ее Люсиль. В пятнадцать лет Люсиль «залетела» и даже не знала толком, кто отец ребенка. Как будто эту Люсиль можно было сравнивать с Нормой Джин!.. И Уоррен, погруженный в собственные мысли, не очень-то внимательно прислушивался к тому, что говорит жена. Да и сама Элси не слишком себя слушала. Однако произнести подобную речь требовали обстоятельства.

Когда она наконец умолкла, Уоррен спросил:

— Так ты собираешься отослать бедную малышку обратно в приют? Обратно в этот… как его… сиротский дом?

— Нет, — улыбнулась Элси. Впервые за весь день улыбнулась. То была ее козырная карта, она приберегала ее напоследок. — Я собираюсь выдать эту девушку замуж. Пусть себе живет счастливо и спокойно.

Она растерянно заморгала, увидев, как Уоррен резко развернулся и, не говоря ни слова, вышел, громко хлопнув дверью. А чуть позже услышала во дворе звук заводимого мотора.

Вернулся он поздно, за полночь, когда Элси и все остальные в доме уже улеглись спать. Сон у Элси был чуткий. Ее разбудили тяжелые шаги мужа. Затем дверь в спальню распахнулась, и она уловила сильный запах спиртного. В спальне было темно, как в колодце, и Элси подумала, что сейчас Уоррен будет шарить по стене в поисках выключателя, но ничего подобного не произошло. Не успела она потянуться к настольной лампе на тумбочке, как он всей тяжестью навалился на нее.

Он не произнес ни слова. Даже не назвал ее по имени. Горячий, тяжелый, разбухший от желания (не обязательно ее, любой женщины), он пыхтел, сопел, разорвал на ней нейлоновую сорочку, а она, застигнутая врасплох, даже не нашла в себе сил оказать хоть какое-то сопротивление. Или (ведь в конце концов она ему жена и обязана исполнять супружеский долг) устроиться в постели поудобнее.