Для Речи Посполитой с ее постоянно слабеющей центральной властью поддерживать такие темпы гонки вооружений оказалось непосильной ношей. Вопреки тому, что общей тенденцией развития военного дела с конца XVI в. были его стремительная профессионализация и постепенный, явочным порядком, переход к регулярным армиям, численность которых, как было показано выше, возрастала по мере приближения к концу столетия, Польско-литовское государство не смогло сохранить набранные ранее темпы. Угроза войны и в особенности вторжения неприятеля вынуждала сейм, скрепя зубы, выделять деньги на развертывание полевой армии. Однако, как только угроза спадала, армия большей частью распускалась до очередной тревоги, а потом все повторялось снова и снова. В итоге, как отмечал Й. Виммер, до самого конца XVIII в. уровень военного напряжения середины 1659 г. Польско-литовскому государству не удалось не то что превзойти, но даже вплотную приблизиться к нему375. И даже в 1702 г., когда Северная война была в самом разгаре, армия Речи Посполитой имела в строю около 18,7 тыс. солдат и офицеров – даже Пруссия, бывшая еще не так давно вассалом Польши, держала под знаменами 29,5 тыс. солдат и офицеров376. А ведь ресурсы Пруссии и Речи Посполитой были несопоставимы! Таким образом, один из главных признаков военной революции, медленный, но неуклонный рост численности армии, которая окончательно превратилась в регулярную и постоянную, в Польско-литовском государстве во 2-й половине XVII – начале XVIII в., в отличие от предыдущего периода, уже не прослеживается. Кстати говоря, практика экономии, неуклонно проводившаяся в жизнь сеймом, препятствовала и завершению процесса превращения польско-литовской армии в настоящую постоянную, регулярную армию. О каком регулярном обучении, сколачивании частей, обучении солдат и офицеров слаженным совместным действиям можно говорить, когда с началом очередной кампании скадрированные роты и хоругви пополняются пусть и опытными профессиональными солдатами-наемниками, но не сработавшихся с ветеранами!

То же самое можно сказать и о структуре армии. Выше мы уже отмечали, что изменение соотношения кавалерии и пехоты в пользу последней являлось еще одним признаком военной революции. Конечно, в зависимости от условий ТВД и традиций развития военного дела эта разница в разных странах могла различаться, однако в целом закономерность соблюдалась, и значение кавалерии на фоне усиления позиций пехоты и артиллерии постепенно падало. И если вернуться несколько назад, то нетрудно заметить, что с 70-х гг. XVI в. и по начало 30-х гг. XVII в. значение пехоты в армии Речи Посполитой медленно, но неуклонно возрастало, причем росла и боеспособность пехоты, ее самостоятельность на поле боя. Однако и эта тенденция с переходом от прежней модели комплектования армии к новой, «компутовой», постепенно сошла на нет.

Если же принять во внимание драгун, которые представляли собой «ездящую» пехоту, то соотношение кавалерии и пехоты в польско-литовской армии примет несколько более классический вид, хотя все равно будет достаточно далеко от западноевропейских стандартов. Так, в том же 1655 г. шведский король Карл Х в составе своей армии имел 2 % драгун, 67 % пехоты и 29,6 % кавалерии, а в 1702 г. во французской армии кавалерии было 16 %, пехоты 84 %, в имперской армии соответственно 31,9 % и 68,1 %, а в прусской – 17,9 % и 82,1 %378.

Таким образом, со времени учреждения компутовой армии соотношение пехоты к коннице, достигнутое при Владиславе IV в годы его реформ, так и не было повторено. Более того, мы можем наблюдать в известной степени откат назад, на полтораста лет, во времена гетмана Я. Тарновского. Трудно не связать этот откат с теми переменами, вернее, с их отсутствием, в политических и социальных институтах Речи Посполитой после знаменитого «Потопа»50-х гг. XVII в.

Касаясь соотношения родов войск в польско-литовской армии той эпохи, необходимо отметить и незначительность роли полевой артиллерии в течение 2-й половины XVII в. Она так и осталась малочисленной и слабой. И если под Хотином в 1621 г. польско-литовская армия имела на 60 тыс. солдат и казаков 51 пушку, т. е. в среднем на 1 тыс. чел. 0,85 орудий, то к концу века, в 1683 г., под Веной, Ян Собеский на почти 27 тыс. солдат имел всего 28 орудий – т. е. на 1 тыс. чел. 1,1 орудие. Прирост минимальный! И это при том, что его союзники, имперцы, располагали в сумме 48 тыс. солдат и офицеров при 112 орудиях – 2,3 орудия на 1 тыс. чел.379. Между тем К. фон Клаузевиц отмечал значимость артиллерии как наиболее могущественного средства истребления неприятельских войск, а Наполеон, также высоко ценивший артиллерию, полагал, что идеальная армия должна иметь не меньше, чем 1,5 орудия на 1 тыс. чел.380. Таким образом, даже до минимальной нормы польско-литовские армии 2-й половины XVII в. не дотягивали, представляя собой оружие, «заточенное» в большей степени для ведения «малой» войны. В качестве примера можно привести расклад родов войск в армии Яна Казимира в заднепровской кампании 1663–1664 гг. Войско Речи Посполитой, выступившее в поход под началом своего короля, насчитывало 15 тыс. крымских татар, около 12 тыс. козаков (преимущественно конных), 12 тыс. литовского «компута» с 3 тыс. добровольцев и надворных команд и 19 тыс. коронного войска (и в нем только 8,6 тыс. пехоты). Таким образом, армия практически на 3/4 состояла из конницы!381 Кавалерия, способная быстро и бурно атаковать, нападать на отдельные отряды неприятеля, мало годилась не только для ведения осадной войны, но даже и для генерального сражения – в одиночку, без серьезной поддержки пехоты и в особенности артиллерии, ей было сложно справиться с неприятельской пехотой, обученной отражать атаки кавалерии залповым огнем мушкетов и картечью полковой артиллерии. Тактика, в основе которой лежало предпочтение удару перед огневой мощью, в условиях широкого распространения новой, линейной тактики, становилась все менее эффективной. И чем совершеннее становилось огнестрельное оружие, тем меньше шансов было у польских гусар и «панцерных» (так стали называться после начала казацкого мятежа на Украине бывшие коронные казацкие хоругви) врубиться в строй неприятельской пехоты. Первые же сражения Северной войны, и в особенности Клишов (июль 1702 г.), наглядно продемонстрировали это.

Подводя общий итог всему вышесказанному, нетрудно заметить, что кризис середины XVII в. подорвал основы шляхетской республики. Хотя Польско-литовское государство сумело выбраться из него с относительно минимальными на первый взгляд территориальными потерями, пик могущества Речи Посполитой был уже позади. Остаток XVII в. Польско-литовское государство, можно сказать, доживало, пользуясь тем запасом прочности, который был заложен прежде. Однако к началу XVIII в. он оказался в значительной степени исчерпан, и крушение военного могущества Речи Посполитой произошло в исторически очень короткие сроки, буквально при жизни одного поколения. Блеснув под Веной в 1683 г., уже в 1686 г. поляки были наголову разбиты турками в Молдавии, а Северная война окончательно поставила крест на репутации армии Речи Посполитой. Х.-Г. Манштейн, адъютант русского фельдмаршала Б.Х. Миниха, вспоминая о событиях начала 30-х гг. XVIII в., когда русские войска вступили в Польшу, с тем чтобы оказать поддержку избранному на престол Речи Посполитой саксонскому курфюрсту Августу III, писал: «Ни разу в этой войне 300 человек русских не сворачивали ни шага с дороги, чтоб избегнуть встречи с 3000 поляков; они побивали их каждый раз…»382.