В последующие десятилетия XVIII в. могущественные соседи дряхлеющей буквально на глазах Речи Посполитой бдительно следили за тем, чтобы в ней не победили силы, способные изменить неблагоприятный для польско-литовской государственности ход событий. Три раздела Речи Посполитой в 1772, 1793 и 1795 гг. положили конец ее существованию. И, пожалуй, можно согласиться с мнением польских историков, что «…причины того, что Польша не стала великой державой и что для экспансии не хватало материальных средств, надо искать во внутриполитических факторах. Внешнеполитическая слабость Речи Посполитой проистекала напрямую из отсутствия сильной королевской власти, но определялась несовершенством политической системы, которая создавала условия как для самоуспокоенности и беззаботной жизни, так и для проявления частных интересов в неслыханных масштабах. Эти чрезмерные амбиции знати, не находя институционного воплощения, блокировали завершение реформ государственного устройства и казны…»383.

В самом деле, те самые принципы политической организации Речи Посполитой, которыми так гордилась шляхта, сыграли и с ней, и с ее государством злую шутку. В условиях, когда вокруг Польско-литовского государства, где господствовала «свободная элекция», liberum veto, где король «правил, но не управлял» (rex regnat, sed non gubernat), где доходы короны были слишком незначительны, чтобы можно было сформировать аппарат управления, зависимый от короля, но не от сейма и сеймиков, где так и не удалось преодолеть политическую децентрализацию власти, уже к середине XVII в. практически сформировались государства с сильной центральной властью, располагавшие и необходимой властью, и ресурсами, и возможностью их мобилизации для решения насущных политических проблем, у Речи Посполитой не было шансов на выживание. Отсутствие сильной постоянной армии, оснащенной и обученной по последнему слову тогдашнего военного дела, предопределяло переход Речи Посполитой из государств – субъектов международных отношений в объект притязаний более сильных и удачливых соседей, сумевших завершить в приемлемые сроки военную революцию.

Представляется, что свой шанс польско-литовская правящая верхушка упустила в конце XV – 1-й половине XVI в. В какой-то степени поражение Тевтонского ордена в Тринадцатилетней войне стало роковым для Польши. В польско-литовском союзе Польша была ведущим, а Литва – ведомым, и польские порядки определяли вектор развития основных структур и институтов польско-литовского сообщества в целом. Однако, к несчастью для Речи Посполитой, в тот момент, когда политическое и социально-экономическое устройство Польского королевства еще не завершило своего формирования, когда оно еще было гибким и могло быть скорректировано, Польша лишилась достаточно мощного «Вызова» (выражаясь языком А. Тойнби), который потребовал бы надлежащего ответа и соответствующего изменения направления развития политических и социально-экономических структур. От московской экспансии Польша оказалась прикрытой Литвой, которая до поры до времени худо-бедно, но противостояла наступлению Рюриковичей. Османская угроза также не была для Польши первостепенной – с ней вели борьбу Габсбурги и венгры, надежно прикрывая южные границы Польши. Набеги татар, конечно, наносили большой ущерб, но они, в отличие от России XV–XVI в., практически не касались сердца Польского государства, опустошая главным образом его окраины. Той небольшой наемной армии, на содержание которой выдавал деньги сейм, и частных магнатских армий хватало, чтобы вести «малую» войну с татарами. Орден же после серии серьезнейших неудач в 1-й половине XV в. уже не был тем могущественным государством, в борьбе с которым польская корона могла обуздать своевольство знати и шляхты. Благоприятная экономическая конъюнктура и возможность осуществления внутренней колонизации способствовали постепенному превращению воинственного «рыцарства» в относительно мирную «шляхту», все более и более углублявшуюся в хозяйственные проблемы и более заинтересованную вопросами эксплуатации своих имений и получением от них доходов, нежели военными походами, а также росту партикуляризма в шляхетской среде. В итоге, как отмечают польские историки, «…в Речи Посполитой не уделялось большого внимания внешней политике. Она не отличалась продуманностью, сочетая не связанные между собою, часто противоречившие друг другу интересы монарха и шляхты, отдельных родов знати, Короны и Литвы…»384.

В итоге политика Ягеллонов и их преемников, королей династии Ваза, направленная на превращение Польши в доминирующее в Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европе государство, не была в должной степени поддержана польским обществом, не видевшим острой необходимости в создании империи. Естественно, что в этих условиях вести речь о создании сильной постоянной армии не имело смысла – необходимыми ресурсами для ее создания корона не располагала. Когда же благоприятная внешнеполитическая ситуация конца XV – 1-й половины XVI в. стала достоянием прошлого, когда четко обозначилась угроза как с Востока, со стороны Москвы, так и с Юга, со стороны Турции и Крыма, когда обострилась борьба за Ливонию и возник острый конфликт со Швецией – было уже поздно что-либо менять. Военные реформы Стефана Батория способствовали победе Речи Посполитой в Ливонской войне, на время остановили шведскую экспансию в Прибалтике и вкупе с внутренним кризисом в России обеспечили возвращение Смоленска и прилегающих к нему земель, а также привели к определенным успехам в борьбе с турецко-татарской угрозой. Однако создается впечатление, что для блага Речи Посполитой лучше бы этих побед не было. «При взгляде на восток любой застенковый шляхтич пренебрежительно опускал кончики губ – после побед над шведами и татарами Москву уже ни во что не ставили…» – писал отечественный историк И.Л. Андреев, касаясь образа одного из наиболее опасных противников Речи Посполитой в шляхетском сознании385.

Чем же еще можно было объяснить эти успехи, как не идеальностью сложившегося к тому времени политического устройства Речи Посполитой? И нужны ли были в таком случае реформы, если социальный и политический порядок признавался идеальным? Мы уже приводили в начале этой главы цитату из работы современных польских историков об утвердившейся в шляхетском сознании вере в совершенство своего государства и своем превосходстве над окружающими. Теперь продолжим эту незавершенную мысль: «В XVI столетии и позднее шляхта не испытывала комплекса собственной неполноценности при сравнении себя с Европой (и что уж там говорить о варварских, с точки зрения просвещенных «сарматов», Московии, Крыме и Османской империи. – П.В.). Наоборот, свободно заимствуя европейские достижения, она все сильнее подчеркивала свое превосходство. Главным аргументом в пользу этого убеждения была именно свобода, которая систематически ограничивалась в монархиях, где существовала абсолютистская форма правления…». Когда же во 2-й половине XVII в. ситуация и внутри самой Речи Посполитой обострилась до предела, и вокруг нее стала неблагоприятной, перемены стали практически невозможны – корона была слишком слаба, чтобы их осуществить, а знать и шляхта или не могла, или не хотела перемен. Одной из черт шляхетской культуры, отмечали авторы «Истории Польши», стала ее «местечковость» – «…шляхтич жил в деревне, чувствовал себя связанным с землей и местным сообществом, а потому в делах более широкого масштаба выступал выразителем этого местного интереса. Со временем, когда достаток и чувство безопасности укрепили его привязанность к деревне, общественная деятельность стала ограничиваться сеймиками и другими локальными собраниями… И в рамках этого несколько идиллического, ассоциировавшегося с Аркадией понимания свободы зародилось и крепло убеждение в совершенстве и некой исключительности сложившихся институтов, а это способствовало, в свою очередь, формированию консервативных, охранительных взглядов шляхты…»386. И не случайно в 1669 г., после бурных событий конца 40-х – 60-х гг. XVII в., сеймовая конституция провозгласила принцип отрицания всяких новшеств, которые были, по мнению делегатов сейма, чреваты большими потрясениями и угрозой для шляхетских вольностей и свобод как залога самого существования Речи Посполитой. Общественно-политические и экономические структуры и институты Польско-литовского государства закостенели, утратили прежнюю гибкость и способность реагировать на вызов времени. «Свобода», «вольность», которыми так гордилась польско-литовская шляхта и которыми умело пользовалась магнатерия, стремясь сохранить свое господство в политической и экономической жизни Речи Посполитой, как это ни печально, стали одними из важнейших причин гибели шляхетской республики.