общественном сознании утвердились новые познавательные и нравственные установки, однако в том, что касается персональной рефлексии о смерти, «бездомные сыновья и дочери модерна»[390] во многом воспроизводят сформировавшиеся в рамках религиозной культуры схемы мышления. Идеология оказывает влияние прежде всего на практики оправдания смерти, ставя вопрос о смысле смерти с точки зрения общества, социальной группы, партии.[391] Однако и в этом случае можно видеть влияние религиозного опыта осмысления смерти, который отражается в культуре похорон и сохранения памяти о погибших.

К настоящему времени имеется уже значительный опыт изучения личной корреспонденции участников различных военных конфликтов. Письма солдат и их родных признаны очень важным источником, позволяющим реконструировать военную повседневность, выявлять новые культурные контексты, изучать персональный опыт вовлеченных в военные события людей. Однако у этого источника есть особенности, требующие выработки соответствующих методов интерпретации. В первую очередь надо отметить, что письма не являются каким-то внутренним образом структурированным документом в отличие от дневников или воспоминаний. Солдат мог отправить до своей гибели лишь несколько писем, по которым невозможно составить впечатление о каком-то достаточно длительном периоде войны. Отправитель к тому же может быть неизвестен, или сохранность документа не позволяет его установить. Такая вторичная анонимность и фрагментарность документов склоняет исследователей к особому фокусу видения: не вписывать содержание в общеисторический контекст, а акцентировать внимание на уникальности переживаний и мыслей, на непосредственности впечатлений.

Далее приходится принимать во внимание, что письма читали цензоры. Солдаты об этом знали, поэтому текст этих документов не всегда отражает действительное отношение авторов к тому, что происходило. В период Великой Отечественной войны листок с текстом просто складывали в треугольник, так что любой мог его прочесть, что понимали и воюющие, и их близкие.

Также в том случае, если приходится изучать готовые сборники писем, то нужно учитывать авторскую позицию составителей, которые в одном случае видят в этих документах подтверждение репрезентированному в идеологии образу данной войны, в другом, напротив, стремятся показать прежде скрытые факты военной реальности. Как указывает Татьяна Воронина: «В 1960-е годы сложился устойчивый образ письма с фронта, который активно воспроизводился в течение последующих лет. Смысл, который приобрели письма в эти годы, отныне присутствует в большинстве советских официальных презентаций, впрочем, и в современных российских тоже».[392]

Был опубликован ряд изданий, где письма распределены по тематическим разделам или же подобраны только в связи с главной темой книги. В фундаментальном издании «ХХ век: письма войны»[393] предлагается посмотреть на письма участников разных войн как на презентацию феномена военной повседневности (материал структурирован по разделам: быт войны, гнет войны, романы войны и т. п.). Редакторы подчеркивают, что стремятся «избежать традиционного стремления видеть в письме лишь повод для герменевтического упражнения или источник крупиц фактов для позитивистской версии истории».[394] Также опубликованы сборники писем и воспоминаний,[395] составители которых стремились дать представление о том, как чувствовали себя православные верующие в советской армии, какие нравственные дилеммы решали. При этом надо отметить, что, хотя используются воспоминания и письма религиозных людей, их оценки отношения к вере в армии достаточно сильно разнятся. Комментаторы военной переписки не скрывают этих различий, показывая тем самым неоднозначность представленной темы.

И, наконец, нельзя не отметить особенность предсмертных и посмертных писем, которые могут быть адресованы не только родным, а и тем, кто, как предполагает автор, могут найти письмо после его гибели. В последнем случае солдат обращается к неизвестному читателю, надеясь, что близкие получат не только это письмо, но и узнают обстоятельства его гибели. К этому же типу документов относятся письма, где их авторы обращаются к выжившим, своего рода наказ о будущем. В аспекте изучения практик оправдания смерти интересными являются письма тех, кому пришлось хоронить погибших. Специфика текстов заключается также в том, что хотя в них пишут о страхе, страдании и жертвах, пытаются отыскать смысл смерти и распорядиться памятью о собственной гибели, однако эти сложные переживания и мысли выражаются очень скудным языком. Можно согласиться с Ириной Сандомирской, «излюбленная литературой „правда жизни“ или „поэтика войны“ <…> являет себя как будто бы отрицая себя: в банальности мысли, в бедности желания, в неаутентичности языка».[396]

Учитывая указанные выше особенности, мы будем анализировать тексты писем, чтобы описать персональный моральный опыт солдат в понимании смысла смерти на войне. Война в данном аспекте будет рассматриваться как экзистенциальная ситуация, которая является вызовом сложившимся нормативным стратегиям поведения личности, актуализируя наиболее значимые в персональном жизненном горизонте практики понимания и оправдания смерти.

Страх смерти на войне: трансформации ценностного порядка

В традиции философствования о смерти принято указывать на особую роль страха смерти в конституировании подлинного существования. Страх смерти при этом не означает только лишь страх боли, болезни, но в первую очередь — это страх, порожденный ясным, очевидным фактом того, что смерть как небытие, как прекращение жизни может наступить в любой момент. «„Я перестану быть — умру, умрет все то, в чем я полагаю свою жизнь“, говорит человеку один голос; „Я есмь“, говорит другой голос, „и не могу и не должен умереть. Я не должен умереть, и я умираю“. Не в смерти, а в этом противоречии причина того ужаса, который охватывает человека при мысли о плотской смерти: страх смерти не в том, что человек боится прекращения существования своего животного, но в том, что ему представляется, что умирает то, что не может и не должно умереть».[397]

Переживание страха смерти открывает человеку необходимость переосмыслить свою жизнь, вынуждает его к переоценке ценностей. «Жизнь и смерть стоят на „одной“ ступени бытия как тезис и антитезис. Но это же их отношение требует и третьего, высшего начала: ценностей и напряженностей нашего бытия, которые высятся над напряженностью жизни и смерти, и в которых жизнь обретает себя самое и достигает своего высшего смысла».[398] Таким образом проявляется экзистенциальное воздействие страха смерти, пережив который человек с очевидностью видит суетность прошлого существования, необходимость начать новую жизнь, смысл которой становится для него очевидным. Происходит переустройство ценностного порядка: ранее важное отходит на второй план, уступая место тем ценностям, которые с очевидностью явлены человеку как безусловно значимые.

Страх смерти важен в ретроспективе жизни, важен для живущих и выживших. Однако на войне человек иногда вынужден признать, что у него нет будущего, нет надежды выжить, и новый ценностный порядок, открывшийся ему в страдании страха, останется невостребованным.

Каждый день жду смерти, наверное, больше вряд ли увидимся. Я не