превосходные деяния».[423] В этой цитате точно определен статус того, кого нужно убивать на войне, — это враг.

Солдат, призван на войну, чтобы убить Другого, который должен быть признан и принят как совершенно Другой, как враг. Чтобы «увидеть» человека не как противника в поединке, а враждебное существо, требуется внутренняя работа, которая не исчерпывается использованием сконструированного идеологией образа врага.

Решение и решимость убить другого человека основана не только на естественной необходимости защитить себя в бою. Принципиально негативная оценка противника — ненависть — побуждает к убийству, делает его актом мщения. Сострадание к замученным и погибшим в неравном столкновении, несправедливо является фактором, побуждающим к ненависти.

«Ненависть всегда и повсюду есть восстание нашего сердца и души против нарушения ordo amoris — все равно, идет ли речь о едва слышимом зарождении ненависти в сердце индивида или же о том, как ненависть проходит по земле насильственными революциями и направляется на господствующие слои» — пишет Макс Шелер,[424] описывая ненависть не просто как переживание, но как отношение, отражающее мировоззрение человека, его ценностные ориентации. Оrdo amoris — это порядок любви — иерархия ценностей, где первое место занимает любовь Бога и любовь к Богу, а далее все остальные ценности в соответствии с тем, насколько они достойны любви. В том случае, если негативная ценность претендует на место более высокое в ценностном порядке, это, как указывает Шелер, вызывает ненависть. Шелер подчеркивает, что есть нормативный/объективный порядок — то, что должно любить, и нарушение чего приводит к ненависти, а есть субъективный порядок ценностей, являющийся результатом персонального морального опыта. Объективный и субъективный порядки могут не совпадать, отчего человек может переживать разочарование или раскаяние, если безосновательно возвеличил ценность предмета своей любви или испытал неоправданную ненависть. Ненависть, таким образом, есть следствие рефлексии по поводу свершившегося поступка, результат моральной оценки.

Ему надо было жить. Сволочи немцы лишили его жизни, это для меня больно, так же, как и для вас, дорогая Елизавета Ефимовна. Я отомщу за него немцам (1944 год, С. Шелковников).[425]

Побывав на фронте, я научился многому. Я увидел сожженные города и села, расстрелянных и истерзанных невинных женщин, стариков и детей, у меня появилась неимоверная злоба к врагу, а вместе с ненавистью пришли смелость и находчивость (1944 год, Т. Вербицкий).[426]

Уже посмотрел немецкие зверства и горю ненавистью к каждому немцу и не погибну, если не убью как можно больше немцев (1942 год, Г. Манаков).[427]

Люди обозлились, возненавидели врагов всем нутром до зубного скрежета. Все чаще действуем штыком, молча идя со злой матерщиной (1942 год, Кадановский).[428]

В тексте можно видеть последовательность формирования этого отношения: «уже посмотрел» и/после «горю ненавистью». То есть ненавидеть надо за что-то, надо пережить и осмыслить увиденное, чтобы быть уверенным в своей ненависти. Эта прожитая и пережитая ненависть, а не просто результат идеологической работы, которая велась в советских войсках.[429]

Вот, пример совершенно обратный — школьник девятого класса, отзываясь на идеологический образ врага в советско-финской войне (1939–1940), пишет брату о ненависти к финнам:

Шура, если можно, то напиши, что у вас там с Финляндией. — Я как только услышал, что Финляндия лезет со своим свиным рылом в наш Советский огород, я тут же стал к ним питать ненависть. И ответил тем, что поступил в комсомол (1939 год, Н. Чистяков).[430]

На страницах газет о ненависти к немецким захватчикам писали А. Н. Толстой[431] и И. Г. Эренбург.[432] «Наука ненависти» — это название рассказа М. Шолохова,[433] вышедшего ровно через год после нападения Германии на СССР, с эпиграфом из приказа И. Сталина о том, что без ненависти не победить врага. Повествование начинается с образа смерти ненавистных фашистов, мертвые тела которых описываются натуралистично и пренебрежительно.

Несмотря на усилия пропаганды, в тех письмах, где солдаты пишут о собственных страданиях и предчувствии близкой гибели, нет ничего о ненависти.[434]

Счастлив тот человек, который не видел и не увидит этой проклятой войны, какие здесь переживания переносишь… (1941 год, Миронов).[435]

Вышеприведенные слова можно отнести к любым войнам, к прошлым и современным, война ужасна, она причиняет нечеловеческие страдания. Ситуация смертельного ужаса, длительность этого переживания замыкает человека на собственной жизни, и смерть Другого — это все равно возвращение к событию своей смерти. Ненависть предполагает прилив сил, как пишет один из бойцов:

…с ненавистью пришли смелость и находчивость (1944 год, Т. Вербицкий).[436]

В то время как в страдании от страха смерти нет никакой опоры, нет источника силы, «моя мужественность, героизм меня как субъекта не могут быть по отношению к смерти ни мужественностью, ни героизмом. Уже в страдании, в недрах которого было схвачено это соседство со смертью. Активность субъекта оборачивается пассивностью».[437]

И только в акте рефлексии о смысле своей смерти, когда становится важным понять за что приходится умирать, важным аргументом оправдания смерти становится миссия защитника от врага. Смерть врага оправдывает, делает жертву не напрасной. Ненависть превращает противника во врага, абстрактного Другого, в того, кто заслужил смерти. Защищать Отечество — это уничтожать врага, такова моральная аргументация в ситуации осмысления ценности/ смысла собственной смерти и права убийства другого человека.

В конце хотелось бы еще раз акцентировать внимание на некоторые аспекты рассматриваемой темы. Во-первых, для понимания специфики персонального морального опыта отношения к смерти на войне важно видеть существенную трансформацию, которую претерпевает логика экзистенциального обновления в результате осознания собственной конечности. Во-вторых, длительность переживания страха смерти, физические и духовные страдания, ясное ощущение неминуемости близкой смерти приводят человека к необходимости осуществить рефлексию о смысле смерти. Важным становится ответ на вопрос: зачем и за что человек должен пожертвовать жизнью, в чем смысл его близкой кончины, возможно даже не героической. Будущее мыслится как будущее после смерти — вечная жизнь бессмертной души и/или вечная память выживших. В-третьих, убийство врага описывается как следствие ненависти, возникшей от сострадания к погибшим и замученным. Ненависть осознается также лишь в рефлексии, где смысл собственной смерти и смерти врага оказываются взаимосвязанными.

В рассмотренных документах мы видим по большей части очень простые рассуждения, там нет никакой оригинальной философии реального участника войны, нет ничего особо нового. Вынужденный рефлексировать