проявляется фундирующее влияние православной культуры. Используемый в советском дискурсе[413] и сохранившийся до последнего времени этот концепт очевидно восходит (что всегда подчеркивалось также в советское время, однако вне религиозного контекста) к идеологии Отечественной войны 1812 г. В то время смысл этого концепта раскрывался через идею миссии России как центра православной культуры. Так что война была не только против врага, который вторгся на русскую землю, а в первую очередь — это была война за веру, против дьявола. «По евангельски ведется война против войны, против греха, против диавола. „Наша брань не противъ крови и плоти, но противъ начальствъ, противъ властей, противъ мiроправителей тьмы века сего“ (Еф. 6:12)».[414]

Смысл смерти раскрывается благодаря соотнесению с ценностями высокого порядка: Отечество, Родина, родная земля. И тогда гибель на войне, пусть даже не в бою, представляется иначе. В текстах писем можно видеть, что главенство этой ценности признается, так что в перечислении того, за что воюет солдат, родина на первом месте.

…если не буду в живых, то знай и пусть ребята запомнят, что иду защищать родину, тебя Соня от немецкого поругания и детей от немецкой кабалы (1942 год, Г. Манаков).[415]

Родина, в представлении авторов писем, более общезначимая ценность, и таким образом, смерть обретает смысл. В такой же проекции видится место погибшего в пантеоне памяти — жертва Отечественной войны. Жертва войны — это военная идеологема, но в некоторых письмах авторам важно подчеркнуть обстоятельства своей гибели: случайная смерть, возможно негероическая, в страдании и лишениях. И поэтому важным является статус войны — Отечественная, предполагающий и более значимый статус события смерти.

Предсмертные письма, адресованные близким, воспроизводят христианскую традицию прощения, неразрывно связанную с практиками прощания. Проститься и простить — очень важно.

Ну а теперь простите меня во всем, и я вас прощаю также (1943 год, Г. Павловский).[416]

Практика обращения к близким, к людям в храме с просьбой о прощении — элемент православной культуры, предполагающей, что без этого невозможно отпущение грехов и причастие. Однако мы не можем по этому тексту судить, насколько был воцерковлен его автор, был ли верующим. В своих воспоминаниях участник Великой Отечественной войны и будущий диакон Николай Попович говорил: «К сожалению, ни до войны, ни на фронте не встречал я верующих людей. Хотя, когда начинался минометный обстрел, многие крестились и говорили: „Господи помоги!“ В душе людей вера сохранялась».[417] В тексте писем можно видеть, как необходимость рефлексии о событии смерти актуализирует опыт, связанный с освоением православной культуры, воспринятые ранее дискурсы.

Смерть — это экзистенциально значимое событие в антропологическом горизонте человека. Однако на войне смерть является фактом повседневной жизни, ежедневной реальности, что нарушает моральную тождественность индивида той культуре, к которой он себя относит. Поэтому возможно развитие/обновление/актуализация религиозного отношения, которое в большей мере позволяет опереться на сформированные в рамках религиозной культуры практики толкования события смерти. Размышление о смерти и поиск новых смыслов требует критического мышления, решимости и личного мужества, что безусловно является очень сложной задачей. Следование религиозной этике облегчает ситуацию выбора нормативной рамки для осуществления рефлексии.

В военных условиях особое значение приобретает возможность похоронить умершего «как положено». В приведенных ранее цитатах из писем видно, насколько тягостна воюющим мысль о том, что смерть не будет оценена, что не будет событием для тех, кто остался в живых. Поэтому, когда родным пишут однополчане погибшего, можно увидеть, что не так подробно описываются обстоятельства гибели, как то, где и как был похоронен боец. Заботиться о смерти — это значит соблюсти все нормы отношения к мертвому телу, которые репрезентированы в практиках захоронения.

Хоронили на 3-й день после смерти. Был хорошо одет и красиво убран гроб. Весь офицерский состав был собран в клуб провожать и проститься с дорогим и заботливым капитаном Решетниковым, а также было очень много гражданского населения (1944 год, Д. Нестерова, Н. Воевода).[418]

Ваш брат — капитан моей части Решетников Владимир Тимофеевич — убит в ночь на 2 мая. С воинскими почестями мы похоронили его. Хорошо устроили могилу. Сделали загородочку. Поставили колонку — памятник с надписью на медной дощечке (1944 год, Соловьев).[419]

Из того места, где похоронен Владимир Тимофеевич, я ушел. Уход за могилой и поддержание порядка поручил надежным людям. Мы свято охраняем места, где похоронены наши боевые товарищи. Об этом не беспокойтесь (1944 год, Соловьев).[420]

Также текст письма свидетельствует о своеобразном смешении православных и советских практик прощания и захоронения. «Хоронили на 3-й день» — важно сообщить близким, что сделали, как положено по православному обычаю. И тут же мы читаем, что прощание было в клубе, где фактически как в храме теперь проводят церемонию прощания. Убранство гроба, обустройство могилы, уход за могилой — все это также воспроизводство традиционных культурных практик, которые становятся особенно важными в условиях, когда их очень трудно соблюсти.

Ваня из автомата сразил 16 фрицев, но, когда поднялся, чтобы бросить гранату по трем гитлеровцам, которые с пулеметом залегли за камнем, был сражен коварной пулей врага. Я послал одного из бойцов, которому приказал вынести его, но только он стал подползать, как тоже был ранен. И только третьему бойцу удалось взять Ванины документы. А хоронить пришлось там, где он стойко и отважно защищал свою родную Карельскую землю (1944 год, П. Горбань).[421]

Здесь описана необъяснимая с точки зрения здравого смысла ситуация — солдаты рискуют жизнью ради того, чтобы похоронить, чтобы не оставить тело погибшего врагам. Очевидно, принимая такое решение, командир хотел показать, что подвиг не будет не отмечен, что герой не должен остаться без похорон. Так, в заботе об умершем, как уже говорилось выше, проявляется стремление управлять смертью, а также остается надежда на то, что и собственная смерть станет предметом чьего-то внимания и памяти.

На войне событие смерти осмысляется также применительно к необходимости убивать — «по приказанию стрелять и рубить, ранить и убивать других, незнакомых мне людей».[422] Очевидно, что надо чувствовать себя морально правым, чтобы решиться на убийство и чтобы стараться убить. В рамках православной культуры сформирован опыт отношения к этой сложной моральной проблеме: «Не позволительно убивать; но убивать врагов на войне — законно, и похвалы достойно. Так великих почестей сподобляются доблестные в брани, и воздвигаются им столпы, возвещающие