Она знала о глубокой травме Чарльза, связанной с тем, что королева Виктория не пожаловала его дворянством. Особенно если учесть, сколько посредственностей получили право именовать себя британскими сэрами. Дети в конечном счете пришли к единому мнению, что погребение отца в пантеоне самых важных представителей империи следует предпочесть всему остальному. Тем более что декан Аббатства намеревался поместить прах Чарльза Дарвина рядом с сэром Исааком Ньютоном. Детей активно поддержал Фрэнсис Гальтон, сначала забросавший аргументами Эмму, а затем священника Дауна.

И все же Эмма колебалась. Представление о том, как в Аббатстве тысячи и тысячи людей скоро будут топать по голове Чарльза, преследовало ее даже в снах.

Ровно в двенадцать зазвонили колокола, и оживленное перешептывание прекратилось. Вестминстерское аббатство было забито до отказа. Родные и самые близкие друзья стояли у гроба в боковой капелле, и, когда хор запел «Я Воскресение и Свет», похоронный кортеж во главе с епископом двинулся в путь. За ним шел Уильям – старший сын, представляющий Дарвинов и Веджвудов. В метре от него – Джозеф.

Процессия двигалась мимо надгробий королей, герцогов и поэтов через освещенный свечами хор к алтарю.

Пока семья и носильщики усаживались в передних рядах, епископ торжественно преклонил перед гробом колени. Еле заметная улыбка скользнула по лицу Уильяма.

Доктор Беккет тоже не пропустил этого жеста. Как бы он хотел верить в то, что душа покойного еще несколько дней парит над окоченевшим телом и Дарвин может все видеть.

Уильям замерз. На улице шел то снег, то дождь, и головой он чувствовал ледяное дыхание древних стен. Уильям терпеть не мог сквозняки. Особенно когда нельзя закутать голову. В то время как Эмма дома играла хорал Баха «Иисус да пребудет моей радостью», он скупыми движениями снял черные перчатки и аккуратно положил их на лысину, боясь простуды больше, чем насмешек.

Наконец епископ встал и повернулся к участникам траурной церемонии. Прежде чем открыть рот, он впился глазами в оригинальный головной убор Уильяма и безотрывно смотрел на него, так что все больше людей украдкой поглядывали в ту сторону. Доктор Беккет тоже попытался незаметно проследить за взглядом епископа, и, когда понял, ему пришлось приложить усилия, чтобы громко не расхохотаться. Значит, ипохондрия тоже наследственная.

Тут он услышал, как епископ назвал Дарвина «национальным святым», и еще:

– Такого погребения пожелали мудрейшие из соотечественников мистера Дарвина. Было бы ошибкой уступить голосам, разжигающим конфликт. Я имею в виду конфликт между познанием природы и верой в Бога. Не мистер Дарвин виновен в нем. – Епископ настроился на торжественный тон, нравившийся ему самому, собственные слова влекли его. – Его погребение в лоне нашей англиканской церкви – кульминация гимна примирению, который здесь и сейчас поет объединенный хор веры и науки. – Епископ коротко обвел взглядом неф и опять вернулся к голове Уильяма. – К слову, хотел бы заметить, что регулярные вопли атеистов, когда появляется описание очередного закона физики, астрономии или биологии, лишь дым, а он быстро рассеивается. В действительности возвышенные истины биологии и физики… – Епископ выдержал театральную паузу, – …безвредны. – Он вскинул руку, указав на надгробие Ньютона. – Каждый образованный человек узнает в законах природы руку нашего христианского Бога. В этом смысле Чарльз Роберт Дарвин повысил авторитет Англии в мире. Как и сэр Исаак Ньютон. Оба служили нашему Создателю, открывая людям красоту законов природы.

Епископ поклонился гробу, и тут послышался громкий голос:

– Ложь! Все ложь! Дарвин не верил ни в какого Создателя! Он верил в слепой случай! Я протестую…

Дальше прозвучало неразборчиво. Можно было еще понять слова «святоши» и «скандал».

Два церковных служителя с развевающимися полами фраков бросились назад и попытались заставить замолчать и вывести на улицу вспрыгнувшего на скамью молодого человека. Они хватали его за руки и за одежду. Тот сумел вырваться и побежал по центральному нефу. У западных дверей он остановился и прокричал:

– Бог умер! Да здравствует Дарвин!

– Браво! – послышался громоподобный голос из-за колонны.

Все повернулись и увидели, как со скамьи встал человек с седой бородой и тоже устремился к выходу. Джозеф и доктор Беккет, по-видимому, единственные знали, кто это.

Многие дамы достали бутылочки с нюхательной солью. На скамье позади Беккета дама, потеряв сознание, опустилась в объятия мужа, уважаемого судьи.

Разгоряченные служители, прилагая максимум усилий, чтобы идти ровным шагом, вернулись к алтарю. Епископ, нервно водивший руками, опустил их и сказал:

– Quod erat demonstrandum. Вопли атеистов. Да простит им Господь. – Затем дал знак органисту и, разведя руки, забормотал молитву.

Когда орган затих и все, по крайней мере внешне, успокоилось, пунцовый Фрэнсис Гальтон встал со скамьи, подошел к гробу, почтительно поклонился и зачитал из тринадцатой главы Послания к Коринфянам:

– Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.

Старый баламут был заметно растроган.

Затем два десятка мальчиков в черно-белых одеждах спели: «Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум», – стихи из Книги Притчей, положенные на музыку органистом Аббатства в честь Дарвина.

Пение увлекло Уильяма. Он вдруг оказался в солнечном, теплом саду Даун-хауса и подстерегал самца шмеля, чтобы помочь отцу исследовать bombus hortorum, шмеля садового. Он чуть не схватил за рукав брата Фрэнсиса, сидевшего рядом на скамейке, и не спросил, помнит ли тот, как все они на расстоянии нескольких метров друг от друга стояли на страже вдоль траектории полета насекомого, и в решающий момент каждый должен был крикнуть: «Он здесь!» Уильям видел, как отец сидит под каштаном, незаметно наблюдая и записывая вехи шмелиных путей в свои списки. Иногда временной промежуток между возгласами двух детей увеличивался, так как насекомые отдыхали и кормились цветами. Вместе они установили, что шмели год за годом летают одним и тем же маршрутом, принимаясь жужжать и на несколько секунд останавливаясь всегда в одних и тех же местах.

Впервые со смерти отца на глаза Уильяма навернулись слезы. Сидя на продуваемой сквозняком церковной скамье, он с тихим ужасом спрашивал себя: кто же дальше поведет начатые эксперименты?

Когда хор мальчиков затих, участники церемонии встали почтить усопшего минутой молчания, и Уильям снял перчатки с головы.

По знаку епископа носильщики понесли Дарвина из алтарного пространства к месту, где были убраны каменные плиты и над ямой парусом надулась черная ткань.

Едва опустили гроб с белыми лилиями, бесконечной вереницей пошли люди, а хор запел траурный гимн Генделя «Тело его будет погребено с миром, но имя будет жить вечно».

На улице, у входа, Фрэнсис Гальтон