пожал руку Беккету. Ему известно, как доктор помогал больному кузену, и он хотел бы выразить свою сердечную благодарность. На этих словах Гальтон накрыл руку Беккета левой ладонью. Епископ, кивая во все стороны, подошел к родным умершего. Кузен Дарвина сделал шаг вперед и поклонился.

– Лорд епископ, проповедь попала в самую точку. Теперь едино то, что должно быть едино.

Прежде чем епископ успел ответить, Беккет сказал:

– Прошу прощения, я вмешиваюсь, но в воцерковлении Дарвина не было необходимости. Вы могли бы ограничиться тем, что уважительно положили бы конец раздору. Мистеру Дарвину, несомненно, место в пантеоне величайших британцев. Но не следует ничего приписывать человеку, который больше не может возразить.

Гальтон скис, а епископ приторно улыбнулся. Доктор откланялся и, посмотрев на проясняющееся небо, решил пройтись до дома пешком.

Пока рассеивались последние клубы тумана, он брел берегом Темзы, жмурился на солнце, морщил нос и, заметив, что идет без очков, решил оставить очертания Лондона размытыми.

На холмах Кента

Было воскресенье, и доктору захотелось почувствовать весну. Он съехал с каменистой дорожки и поскакал прямо по полю. В нескольких милях к юго-востоку от Лондона начиналась двоякость, которую он так любил. Только холмы и долины. Беккет с давних пор привык ездить здесь разными аллюрами. Рысью шел по bottoms – плоским долинам, образовавшимся миллионы лет назад в результате эрозии меловых хребтов; галопом поднимался и опускался с холмов, чтобы в следующей долине опять перейти на рысь. Разумеется, об эрозии, имевшей столь важные последствия, Беккету рассказал Дарвин; раньше его ничуть не интересовали геологические процессы. Но недавно, когда он своими глазами увидел, как крошатся меловые скалы Дувра, по лицу промелькнула улыбка понимания.

Он содрогнулся при мысли о том, что Дарвин в сыром склепе больше не чувствует солнечных лучей. С его похорон прошло больше недели. А Маркс, может быть, уже в Алжире?

Беккет правил мягко; он отклонился назад всего на пару сантиметров, и Альба сбавила темп. С возвышенности открывался восхитительный вид. Тпру. Доктор остановился, потрепал соловую кобылу по шее, погладил по гриве и сошел. От лошади поднимался пар.

Беккет не в первый раз отдыхал на этой скамейке под гнутым ветрами ореховым деревом. На верхней губе он заметил привкус соли и удивился, поскольку вспотел не сильно. И тут доктор вспомнил Полли. Он посмотрел в сторону солнца и повернул голову на юго-запад. Ветер подул ему прямо в лицо. Точно как говорил Дарвин. Полли лизала тогда оконное стекло, и Дарвин объяснил Беккету, что она всегда слизывает морскую соль, которую наносит на стекла юго-западный ветер. И указал в сторону Корнуолла, так как именно оттуда атлантические ветра двигались через Ла-Манш прямо на Даун.

Беккет запрокинул голову и втянул в легкие воздух. Его взгляд блуждал по лугам, и почудилось, будто зеленый с каждой минутой становится ярче. Он возненавидел эту зиму, она, более чем на пять месяцев окутав страну промозглым холодом, унесла жизнь не одного его пациента. Погруженный в мысли, доктор следил за тенями облаков, словно гигантские овцы перебиравшимися по холмам.

Он дал Альбе морковку и ломоть конского овсяного хлеба, который испекла Сара. Когда Беккет был у них в последний раз, она вручила ему льняной мешочек. В благодарность за то, что он несколько месяцев лечил бабушку. Так она выразилась и слегка при этом покраснела. Довольная Альба принялась жевать.

Ветер усилился. Беккет надвинул кепи пониже и решил ехать дальше. Они с Альбой вернулись на дорожку в поле, ведущую к деревушке с кирпичными домами. В деревенском пруду плавала пара уток. Маленькая девочка с любопытством посмотрела на всадника. Беккет помахал ей рукой. Та робко взмахнула в ответ.

Доктор проехал мимо огорода с заботливо разбитыми клумбами. К забору прислонились грабли, перед покосившейся дверью стояли две пары садовых сапог, и на Беккета навалилась тоска.

Напротив церкви он увидел паб и, быстро приняв решение, повел Альбу туда. Хозяин с рыжими курчавыми волосами пожал доктору руку с такой силой, как будто ждал его уже много часов. Беккет заказал пинту, оставил приглашающий жест хозяина сесть за стойку без внятного ответа и подошел к темно-красному кожаному креслу, стоявшему немного поодаль, в темном углу.

– Я не хотел бы вас беспокоить, сэр. Но вдруг вы не прочь поиграть с нами в криббидж в соседнем зале?

Хозяин поставил кружку на столик и указал на приоткрытую дверь. Беккет вежливо отказался и отпил пива.

Может, сделать Саре предложение? Он отпил половину стакана. И решил уйти из паба не раньше, чем примет решение. Сара часто сидела у постели бабушки и читала ей Джейн Остин или Чарльза Диккенса. Осознав, что он делит прекрасную половину на две части, Беккет усмехнулся. На одних женщин приятно смотреть, особенно когда они молчат, другие же становятся красивыми, только когда разговаривают и жестикулируют. Сара, несомненно, принадлежит к последним. Говоря, она энергично помогает себе руками, и у нее самые изящные запястья из всех, какие он видел.

Беккет сделал большой глоток. Что говорит против женитьбы? Ну, это как раз ясно. Однако разве недостаточно оснований отказаться от свободы? Он выпил еще пива. Из соседнего зала доносился смех игроков. Доктор залпом допил стакан. Через пару минут, шаркая, вышел хозяин и спросил, не повторить ли. Беккет кивнул и попросил что-нибудь перекусить.

От него не укрылось, что Сара при каждом его появлении немного нервничала, по крайней мере о том свидетельствовали ее щеки. От бабушки же не укрылось, что, когда Сара вставала и выплывала из комнаты, он с удовольствием смотрел ей вслед. Да, она будто плыла. Беккет отдавал себе отчет в изяществе Сары и собственном пристрастии к ее изысканности и утонченности. Произнеся про себя слово «пристрастие», доктор, довольный, улыбнулся. Звучит как чувство, предшествующее любви. Он немного опьянел.

Играя картонной подставкой под кружку, он подумал, не составить ли список плюсов и минусов брака. Не мешало бы добавить в этот вопрос немного логики. Хозяин поставил на столик видавшую лучшие времена тарелку с сэндвичем и свежую пинту. Беккет рассеянно кивнул в знак благодарности и решил, что, наверно, у него хватило бы смелости попросить совета у Дарвина. Тот ведь явно сделал правильный выбор, женившись на Эмме. Он выпил за Дарвина, и ему стало грустно.

Беккет не мог знать, что в сходной ситуации Дарвин действительно составил такой список. Он и без того любил всякие списки, а тут выставил против неуловимой расплывчатости всего, связанного с любовью, четко разграниченные «за» и