многим таежным жителям казалась чудесным сном, обещающим счастье, таящим массу возможностей. Беженцы собирались в путь — кто в одиночку, кто группой. Большинство ломало голову над одним и тем же вопросом: что делать, если начнется реэвакуация, — остаться здесь или возвращаться на родину?

Вопрос этот не давал покоя и Карлу Зитару. Он теперь стал главой семьи и отвечал не только за себя, но и за Янку и Эльгу, за старуху-мать, за их настоящее и будущее. На него, ожидая ответа, смотрела и Сармите. Карл думал об этом не только сегодня, вопрос этот занимал его уже давно. Он не был сентиментальным, и мысль об оставленном в Латвии родном гнезде тревожила его меньше, чем остальных членов семьи. Живя в лесной глуши, вдали от культурных центров, куда лишь неясно доносился пульс бурной политической жизни, он все же не замкнулся в узком кругу личных интересов, не думал только о том, как бы удобнее и спокойнее прожить свою жизнь. В его сердце жила давнишняя мечта латышского народа о независимости Латвии: свобода и справедливость для всех граждан, расцвет национальной культуры, проведение в жизнь всех самых возвышенных демократических принципов, уничтожение вековечной социальной несправедливости и многое другое, о чем мечтали и за что боролись лучшие, доблестные представители народа. Здесь, в великой Советской стране, эту новую, прекрасную жизнь люди построят и без него, и его вклад будет ничтожным и незначительным среди общих усилий. А там, в маленькой Латвии, он просто необходим и своим участием в работе по созданию нового государства принесет огромную пользу. Личное положение? Карл мог хоть завтра уйти из села, разыскать боевых товарищей в городе и заняться такой работой, которая отвечала бы его способностям, знаниям и желанию, — возможно, здесь он достиг бы большего, чем на родине, где у него не предвиделось ничего определенного. И все-таки ему казалось, что его настоящее место в Латвии. Если он не вернется туда, там ощутится пустота, и эту пустоту не сможет заполнить никто другой. Остальные члены семьи с нетерпением ждали дня, когда можно будет сесть в поезд и ехать на запад. Мог ли он оставить их и пойти своей дорогой?

— Надо ехать домой!.. — решил Карл.

4

В начале июня жители Бренгулей послали двух делегатов в Бийск, чтобы выяснить там, когда начнется реэвакуация латышей — военных беженцев. Возвращение делегатов подняло на ноги всех: реэвакуация началась, первый эшелон отправился неделю тому назад.

В тот день не один прокос остался недокошенным, не одно бревно недотесанным. Жители землянок отложили и сторону косы и топоры и сказали: «Довольно!..» В поселке воцарилось праздничное настроение, все ходили взволнованные, возбужденные.

И только у одного человека сердце сжалось в мрачном предчувствии. Это был Янка. Он думал о Лауре: поедет ли она в Латвию или останется с семьей в горах? Если она не поедет, он… Да, что же он тогда сделает? Отправиться в далекий путь, не повидав Лауры, возможно, навеки потерять ее, — что может быть страшней? А если Ниедры уже уехали с первым эшелоном? Как их разыскать там, на месте? Где они остановятся в Латвии, и не приедет ли Янка слишком поздно?

В селе начался всеобщий Юрьев день[9]. С утра до вечера раздавался визг свиней. О, это был безжалостный и безумный день, если смотреть на него с точки зрения свиней! За один день в латышском селе была уничтожена вся их порода — не был пощажен ни один самый маленький поросенок. Жителям тайги предстоял долгий путь, и нужно было запасти продовольствия на несколько месяцев.

Не успел затихнуть визг последнего поросенка, как во всех концах леса поднялись синие дымки и воздух тайги наполнился запахом копченой свинины. Пока мужчины занимались копчением, женщины месили тесто и сажали в печь один каравай за другим. Испеченный хлеб резали и сушили. Работы хватало и большим, и маленьким. Мешки наполнялись сухарями и копченой свининой, туеса и горшки — маслом, медом, салом и крупой. Все, что оказывалось лишним и чего нельзя было взять с собой, спешно превращали в продукты или деньги.

Поселок Бренгули в эти дни напоминал большой базар. Вряд ли этим лесам и горам приходилось видеть столько людей, как сейчас. Узнав, что латыши уезжают и распродают имущество, из ближних и дальних деревень наехали сюда покупатели. Они ходили из дома в дом, торговались, били по рукам и заключали сделки. Покупатели главным образом интересовались картофельными полями уезжающих. Они обещали в этом году хороший урожай. Зная, что беженцы не могут картофель взять с собой, покупатели давали очень низкую цену. Мешок муки, подводу для отправки вещей в город, в лучшем случае несколько царских кредиток — вот все, что мог получить беженец за свое поле. Скошенное сено и лучшие дома купили ближайшие соседи, но на землянки покупателей не находилось.

Те, у кого было меньше имущества, первые собрались в дорогу и, не дожидаясь остальных, уехали в Бийск.

Трудное время настало для старожилов села. Бренгулис несколько дней ходил как лунатик, не зная, на что решиться. Жаль было оставлять дом, хорошую обстановку и ехать навстречу неизвестному, в страну, которая по прошествии многих лет стала чужой для него. Но пугало и предстоящее одиночество в тайге.

Долго колебался Бренгулис. Он молча смотрел, как уехал первый обоз, как готовится в путь второй. Но когда Силинь продал дом, а Весман стал искать покупателей на свой, он не выдержал.

— Мы уедем! — заявил он жене, и тут уж не помогли ни слезы Прасковьи Егоровны, ни уговоры родных. Хутор огласился визгом свиней и заволокся дымом коптильни. Да, только теперь ясно стало, сколько золота и серебра накоплено в чулках окрестных кулаков. Бренгулис, так же как и сообразительные беженцы, ничего не продавал на бумажные деньги. Как ни искушали покупатели отъезжающих красивыми «катеньками» и «петеньками»[10], котировавшимися выше остальных денег, все же им, в конце концов, пришлось вытаскивать блестящие серебряные и золотые монеты: уж очень соблазнительны были просторные хуторские постройки, пасека, косилки и молочные коровы.

5

Зитары продали свой дом за мешок муки, полпуда меду, два пуда пшена и двадцать рублей золотом. Кроме того они выторговали себе подводу для перевозки вещей в город. Коров купили чесноковские крестьяне, а лошадей решили продать в Бийске.

Наступил последний вечер перед отъездом. Посреди двора стояли нагруженные вещами подводы — их было четыре: две с вещами Зитаров, одна — Валтериене и одна — Эльзы. Так долго ждали они этого момента, и все же