Тут в кабинет постучали. Можно сказать, даже забарабанили. Лера замерла. На столах разложены чертежи и тома «левой» пояснительной записки. Пара чертежей прикноплены к кульману. Нет, открывать ни в коем случае нельзя.

– Кто там еще? – вопросила она через закрытую дверь.

– Лера, там твой муж звонит, Вилен. Говорит, что-то срочное.

– Пусть наберет сюда. Скажите ему здешний добавочный номер.

Через минуту зазвонил телефон уже в кабинете Павла Петровича.

Вилен был страшно взволнован.

– Лера, там твоя мама… Короче, мне сейчас позвонила Василиса, сказала, что Ариадне Степановне плохо. Насколько она мне сумела рассказать, кажется, инсульт. Выезжай.

Лера дернулась, но потом окинула взглядом чертежи, тома. Их придется долго собирать, а потом отдавать в секретную часть. И еще неизвестно, когда совпадет, чтобы спокойно их переснять. А заокеанские хозяева уже второй раз напоминают в шифровках о том, что она должна сфотографировать последнюю работу ее отдела. И тогда она сказала в аппарат мужу:

– Василиса «Скорую» вызвала?

– Да, сказали, уже едут.

– Я сейчас уйти никак не могу. Просто никак. Поезжай домой сам, у тебя машина. И везите маму в госпиталь Бурденко – слышишь, в Бурденко, козыряйте именем отца, его самого с работы вызовите, но чтобы мама оказалась там, именно в госпитале. А я туда приеду, как смогу.

Она положила трубку и стала двигаться и нажимать на бесшумный затвор гораздо быстрее, чем прежде, но старалась не пропустить ни одной важной страницы. Долг прежде всего. Так ее учили в школе, на примере Зои Космодемьянской, Маресьева и пионеров‑героев.

Владик

Галя старалась появляться в их съемной квартире в Лосинке по вечерам в субботу. В крайнем случае, утром в воскресенье. Юрочка ждал ее и встречал с неописуемой детской радостью. Она прижимала его к себе и в первый момент нередко плакала.

С Владиком в короткие минуты свиданий она была холодна. На все рассказы и новости реагировала сухо. Например, он говорил:

– Нас поставили на очередь на квартиру в Подлипках.

– Я рада за тебя.

– Почему только за меня? Квартира будет наша, нашей семейки.

– Я с тобой, извини, жить не буду.

Или он начинал о постороннем:

– Наша техничка из отдела, Марина, вышла замуж.

– Поздравь ее от меня. Как же ты ее отпустил?

– Да она не больно-то мне нужна была.

– Да уж! Я видела, как она на тебя смотрела.

– Так ведь она на меня, а не наоборот.

Или, к примеру, он говорил:

– Вилен звал меня попить пива в «Пльзене».

– Чего от Вилена еще можно ожидать? Только пиво. А в особом случае – водка.

Она словно мстила ему: за то, что он когда-то любил ее. За то, что он сидит с их ребенком, за то, что Юрочка фактически принадлежит не ей, а ему. И за то, что пытается наладить с ней отношения, за то, что стремится установить между ними контакт – здесь, на квартире в бывшем Бабушкине. И за то, что ей пришлось делать от него аборт (впрочем, сам он об этом не знал).

Беседы с Галиной никакого удовольствия ему не доставляли, поэтому он вскоре оставил попытки с нею разговаривать. Собирался и уходил. Оставлял маму с сыном. У него, на работе в ОКБ, всегда зависали недоконченные дела с новым кораблем – будущим «Союзом». Да и пивка с сослуживцами или тем же Виленом попить – наслаждение после того, как шесть вечеров и утро подряд с ребеночком просидишь.

От Юрочки он уставал, конечно. От постоянных вопросов. От капризов, которые время от времени обуревали сынишку. От того, что мальчику постоянно хотелось играть или хотя бы разговаривать с папочкой.

Но он не сомневался – нет, не сомневался – в том, что поступил правильно, не перепоручив мальчика кому-то еще. Зачем пренебрег своей карьерой и взял на себя подобное послушание? «Карьеру я наверстаю, – думал он, – а Юрочка, где бы и с кем бы он ни оказался, вырастет с мощным фундаментом в голове: папа – хороший, папа – заботливый и любимый. К тому же – а вдруг? – глядишь, наша мама в космос полетит. То-то будет радости и гордости!»

В одно из воскресений в начале июня, когда ОКБ тишало и пустело по сравнению с буднями, он снова повстречался с Жорой, с которым работал на полигоне над спутником-разведчиком. Тот был взъерошен.

– Ты представь себе, какой-то прям рок над «Зенитом-вторым» висит! Казалось бы: тем же носителем пускали, который сто раз отработан, с той же установки. И вот подумай: авария, на второй секунде! Ракета упала метрах в трехстах от стартового стола. А одна боковушка прямо на нем сгорела, старт очень сильно повредила. Будут теперь позицию восстанавливать – не знаю, как минимум на месяц работы.

– Это потому, что меня там не было, – мрачновато пошутил Владик.

Он не знал того, о чем ведали Королев и Провотворов: раз старт поврежден и пусковую площадку надо чинить – это снова отложит намеченный и полностью готовый полет Андрияна и Павла.

А жена его отправилась в Феодосию – прыгать. Заключительная часть парашютной программы: прыжки на воду, и ночью, и в полном космическом снаряжении.

На то, что у нее дико болит ударенная спина и копчик, Владику она, как и никому на свете, даже не пожаловалась.

…А лето шестьдесят второго шло своим чередом. Такого холодного и дождливого лета жители столицы и Подмосковья не могли и припомнить. А в стране и мире происходили события – о части из которых советские люди знали, а другие оставались для них тайной за семью печатями.

Больше семидесяти грузовых судов втайне перебрасывают на Кубу военных и боевую технику.

В Москве проходит Всемирный конгресс за всеобщее и полное разоружение.

С первого июня в СССР повышают цены на мас-ло и мясо – в первый (и последний) раз после войны.

В Новочеркасске это вызовет мощную антисоветскую демонстрацию, разогнанную войсками и спецслужбами. Больше двадцати мирных людей погибнет под пулями, потом еще девятеро будут расстреляны по приговору суда.

Твардовский, главный редактор «Нового мира», передает Хрущеву, на высочайшее прочтение, рассказ рязанского учителя Солженицына «Щ‑854». Никита Сергеевич от рассказа будет в восторге, и в ноябрьской книжке «Нового мира» он появится под названием «Один день Ивана Денисовича».

Балет Большого театра собирается ехать в Америку на гастроли, которые начнутся осенью.

Советская сборная по футболу во второй раз в своей истории участвует в чемпионате мира. Выходит из группы, но проигрывает в четвертьфинале.

По общему мнению, выступление признано неудачным.

Двадцатидевятилетний поэт Андрей Вознесенский выпускает свой третий сборник: «Сорок лирических отступлений от поэмы «Треугольная груша». Вскоре, осенью того же года, состоятся первые чтения советских поэтов на зимнем стадионе в Лужниках, в присутствии многотысячной аудитории.