– Дай мне минутку, детка.

Я усаживаюсь на пол рядом с коробкой и вытаскиваю из нее все дневники. Они сложены не по порядку: рядом с записями за 1949 год лежат те, что были сделаны в 55-м, и, по-моему, это самые поздние.

А самые ранние, как это ни обидно, датированы 1939 годом.

– Где же остальные?

– Здесь еще коробки, – докладывает Сара. – Ой, смотри! Детская одежда.

Хмурясь, я вскакиваю на ноги. Одежда лежала в деревянной колыбели, под пыльной простыней. Это все вещи для новорожденного или для младенца нескольких месяцев от роду – на вид неношеные. У кого-то, должно быть, случился выкидыш. С болью в сердце я перебираю крошечные распашонки и ползунки.

Сара, уже утратив интерес к детской одежде, открывает новые коробки. В них тоже какие-то вещи, но ничего такого, что помогло бы найти ответы на мои вопросы. Где остальные дневники? Мне нужны записи за 1930-е годы.

Может быть, она вовсе их не вела, пока не поселилась здесь.

Я помечаю крестиком две коробки с дневниками и одну с альбомами, в которых хранились газетные вырезки. Попрошу Саймона, чтобы снес их вниз.

Потом я вспоминаю пластиковые контейнеры с журналами в комнате Хелен. Может быть, там что-то есть.

– Сара, пойдем со мной. Я кое-что придумала.

Когда мне было семь лет, а Джози девять, Дилан научил нас кататься на серфборде.

Я прекрасно, во всех подробностях, помню первый урок, потому что тогда – редчайший случай – Дилан принадлежал мне одной. Я проснулась в палатке, а Джози рядом не было. Дилан спал на спине, скрестив руки на груди. Возле меня посапывал Уголек, но спальный мешок Джози даже не был смят. Я выползла из палатки по нужде. Утро было туманным, небо затягивали облака. Внизу волновался океан. Я походила в плескавшихся о берег волнах, холодная вода облизывала мои ступни и лодыжки. Мы с Джози плавали почти каждый день; обычно перед плаванием я заходила поглубже в воду и тотчас же выбегала, заходила, выбегала. Уголек, должно быть, услышав, как я резвлюсь, тоже выполз из палатки и принялся бегать со мной: в воду, из воды, туда-сюда. Нашел прибитую к берегу длинную палку и принес ее мне. Смеясь, я взяла ее и снова швырнула на берег. Хоть и ретривер, плавать он не любил, делал это только по крайней необходимости. Едва вода доходила ему до груди, он всегда с лаем устремлялся на берег.

Тем утром было то же самое. Я забегала в океан и выбегала на берег, и Уголек носился вместе со мной, бегал за палкой. Через какое-то время из палатки, продирая глаза, вышел Дилан. На нем одни только бордшорты с гавайским принтом, все шрамы на виду – сморщенный розовый рубец, перерезающий двуглавую мышцу; скопление идеально ровных кружочков на животе; по всему телу тонкие отметины длиной в один фут. Не самые типичные шрамы, что бывают у людей. Про них он рассказывал бредовые истории: якобы он дрался с пиратом, танцевал на углях, угодил под метеорный ливень в космическом пространстве.

– Привет, малыш, – сиплым голосом окликнул он меня. – А где твоя сестра? Она вообще приходила?

– Нет, не думаю.

Дилан нахмурился, глядя на ступеньки, что вели к ресторану. Потом надел рубашку, сел на песок, вытащил из кармана ополовиненную сигарету с марихуаной и закурил. Сладковатый дым, смешиваясь с запахами океана и тумана, превращался в особый аромат, который у меня всегда будет ассоциироваться с ним.

– Есть хочешь?

– Пока нет, – солгала я. В животе у меня урчало, но прежде я еще никогда, ни разу не оставалась с Диланом наедине, и я планировала наслаждаться этими мгновениями как можно дольше. – Ты сегодня будешь серфить?

– Да.

– А нас ты когда-нибудь научишь?

Дилан посмотрел на меня.

– Ты правда хочешь научиться?

– Конечно! – Я выкинула руку в сторону волн. – Ты давно уже говоришь, что мы тоже могли бы кататься на волнах.

Дилан затянулся сигаретой и задержал дыхание. Глаза у него и без того были красные от выпитого накануне вечером спиртного, а теперь еще и выпучились, напоминая два шарика цвета раковины морских ушек, которые вот-вот соскочат с его лица. Он стал выдыхать дым тонкой струйкой, а я попыталась его поймать. Дилан рассмеялся.

– Тебе это не нужно, малышка.

– Нет, – решительно согласилась я. – Наркотики вредны. Курение тебе очень, очень вредит.

– Ты права.

– Тогда почему ты куришь, если это вредно?

Его длинные волосы были собраны сзади в хвостик. Дилан стянул резинку, пальцами расчесывая спутанные пряди. Я потрогала свою косу: она все еще была тугая, неразлохматившаяся.

– Не знаю, Котенок. – Он снял с губы соринку. – Наверно, чтобы ни о чем не думать, хотя это, конечно, глупо.

– Ну почему? – Я прильнула к нему. – Я люблю думать.

– И у тебя это хорошо получается, – улыбнулся он. – И поэтому ты никогда, никогда не будешь употреблять наркотики. Ты у нас большая умница. – Он пальцем постучал по моему лбу. – Умнее всех нас. Ты ведь это знаешь, да?

– Знаю, – пожала я плечами.

– Вот и молодец. – Он защипнул кончик сигареты. – Поклянись на мизинце, что ты никогда, никогда не станешь употреблять наркотики.

Я выставила свой мизинец, он – свой, мы переплели пальцы.

– Клянусь.

Я, конечно, хотела, чтобы и Дилан отказался от наркотиков, но чувствовала, что мрак в его душе рассеивается, когда он курит марихуану. Казалось, он носил в себе некоего злого монстра, который затыкался только тогда, когда он употреблял спиртное или дурь.

– Лучше занимайся серфингом, – сказал Дилан, вставая с песка. – Но будет холодно.

– Ну и пусть.

Он сверкнул своей самой радостной улыбкой, от которой в уголках его глаз собрались морщинки, и протянул мне руку.

– Что ж, раз пусть, давай попробуем.

Свою доску – лонгборд с красно-желтой отделкой вдоль рейлов – Дилан держал на берегу. Он посадил меня на нее перед собой и отгреб всего на пять футов. Волны были низкие и медленные, и даже я понимала, что это «тепличные» условия.

Мы просто сидели на доске, свесив в воду ноги, и Дилан своим глубоким тихим голосом объяснял, как можно почувствовать движение, энергию волн. Это была целая наука, и я с восторгом внимала ему, ощущая под собой перемещение, колебания воды. Сначала я училась держаться на доске в положении лежа. Потом Дилан показал, как вставать с корточек – это было легко. Он помог мне подняться вместе с ним и засмеялся, убедившись, что я уверенно держу равновесие – «Кит, здорово! Ты молодчина!» – но я не была удивлена: любые физические упражнения я всегда осваивала без труда.

Греби, вставай, «слушай» волну. Греби, вставай. Я стояла на доске перед Диланом. Одной рукой придерживая меня за талию, он поймал волну. Она была совсем крошечной, почти не поднималась, но мы довольно долго ехали по ней к берегу, и я почувствовала разницу между маленькой волной и отсутствием всякой волны.