– Садись, со мной раздели трапезу, – попросил Владимир.

– Не по ряду мне будет с тобой за одним столом сидеть, – пророкотал странный человек никогда прежде невиданной Владимиром породы. – Ты – князь. Живи по-княжески. Я – воин Христов, а служить тебе стану дружинником…

Громадный Илья поклонился князю и пошел, чуть по-медвежьи косолапя, как все сызмала привычные к верховой езде более, чем к ходьбе.

Странно, но ни князь, ни Добрыня не посмели остановить или задержать Илью. Он, вчерашний заточник, во тьму погреба заключенный, вел себя с ними как старший, как хозяин и терема, и княжества, а может быть, и страны?

Князь и старший воевода долго сидели молча, пока князь не сказал:

– Вуйку! Я не знаю, что про этого человека думать. Я таких не встречал прежде.

– А таких, должно, прежде и не было, – сказал Добрыня. – Это какой-то во всем новый человек явился. Я дольше твоего землю топчу, а и то таких не видывал ни разу.

Они стали рассуждать об Илье. Явился на службу сам! Вона какую услугу сделал: разбойника поймал и в самый сложный момент убил. Полгода в заточении пробыл, а не озлобился и служить не передумал!

– Что у него на уме? – крепко ступая по дубовым половицам, вышагивая по горнице, говорил князь. – Чего от него ждать можно? Какой крамолы? Либо измены?

Добрыня долго молчал и сказал нечто вовсе для князя неожиданное:

– И так и сяк прикидываю, а не вижу в нем умысла никакого. В том его сила: он все, что думает, то и говорит и умысла никакого не имеет.

– Нет таких людей, чтобы корысти ни в чем не видели! Вызнай, в чем его корысть? Чего он желает? Глаз с него не спускай! Чует мое сердце, скоро славнее его в Киеве никого не будет, ибо тут дураков – хоть пруд пруди. Вот он им вождем и станет!

– Не похоже… – почесывая задумчиво затылок, сказал Добрыня. – Не похоже.

– Гляди за ним! – приказал князь. – А то варягов сплавили, а этот хуже варягов оказаться может.

Илья знал, что о нем будет князь с первым воеводой разговаривать, и это его нисколько не тревожило. С той минуты, как он исцелился, уверенность, что Господь избрал его для какой-то особой миссии, в нем только укреплялась. Полугодовое заточение, в котором он неминуемо должен был погибнуть от голода, но не погиб и не замерз зимою, еще более его в этом укрепило. Хотя сам он никакого чуда (в отличие от чуда исцеления) в том, что выжил в заточении, не видел.

Завалив горою земли дверь в его подземелье, охрану убрали, и оконце в каменной кладке стало для него спасением. Мать Владимира, Малуша, и маленький княжич свято выполняли обещанное и носили Илье пищи вдоволь. После нескольких недель, без пищи и воды проведенных, месяца через два он оправился и обустроился в погребе, превратив его из подземелья в келью.

Он вывел крыс – заделал их лазы, собрал все кости и всю старую солому, что была в погребе, и, выпросив у Малуши заступ, клятвенно ей пообещав, что откапываться и бежать не подумает, закопал останки умученных.

Постепенно он расширил погреб, сделал в нем несколько помещений, в том числе и отхожее место, чтобы не жить как свинье. О том, что он жив, прознали несколько воев-христиан. Тайком они приносили ему чистые рубахи. На Рождество к оконцу прильнул греческий священник: Илья исповедался и причастился Святых Таин. Он привык к холоду сухого и просторного погреба. Да можно ли это холодом считать, если даже изморози на стенах не было и погреб не промерзал? А в земле он привык жить и прежде, поскольку в землянках жили и в Карачарове.

Однако произошло с ним и то, что самому Илье было незаметно. Постоянно пребывая в состоянии молитвенном, он не замечал времени и не тосковал.

Стоя на коленях перед самодельным аналоем и глядя на изображение креста, сделанное им на восточной стене погреба, он беседовал со святыми, и однажды, как ему показалось, сама Богородица пришла и отерла его лицо от слез, потому что о детях своих и о домашних своих он не мог молиться без слез.

Являлся ему и святой Георгий, победивший змея словом Божиим. И другие воины Христовы – Димитрий Солунский, Федор Стратилат… Они говорили с ним и утешали его, укрепляя в сознании избранности и правоты. Он знал, что выйдет из погреба живым и невредимым, потому что здесь сама мати-земля сохраняет его в утробе своей, как ребенка, до срока, и должен выйти он отсюда новым человеком.

Поэтому, когда застучали торопливые заступы, открывая ему выход в мир Божий, он не удивился, а поцеловав стены в своем узилище, прочитал отходную молитву всем погребенным и без страха вышел на волю, зная, что не на муку, но на службу новую призывают его.

Князь показался ему вздорным мальчишкой, но что-то подсказывало: этот князь тоже избран к служению, но не знает еще пути своего. Потому и с ним, и с дядькой его он разговаривал спокойно. И обид за свое заточение на них, совершенно искренне, не держал. Единственное, что волновало его: куда делись его оруженосцы и гридень, ведший их, где кони и Бурушка косматенький?

Потому, прямо от князя вышед, испросил он в конюшне княжеской лошадь и поехал искать своих. Гридни княжеские – то ли приказ имели все ему дозволять и во всем споспешествовать, то ли Илья был таков, что возражать ему никто не смел, – все выполнили.

Он приходил и просил, что ему нужно, и ему тут же это давали.

Еще полгода назад он бы и сам удивился сему. Но после заточения удивляться перестал, потому что как бы жил в двух измерениях: земном – человеческом и особом – молитвенном. Еще там, в погребе, стало казаться ему, что он постоянно слышит церковную службу. Она непрерывно шла в его сознании.

Поседлав неказистого, но крепенького коника, который безропотно принял на спину сильно похудевшего и полегчавшего Илью, богатырь поехал Киевом, который и рассмотреть-то в первый день своего в нем пребывания не успел.

Усмехнувшись, что вот, мол, в Киеве больше чем полгода, а Киева не видал – хоть загадку такую детишкам загадывай, – поехал он по узким улицам к Днепру, к перевозу, где стояли крик и гомон, где толпились всякого звания и разных племен люди, где можно было все узнать и обо всем расспросить встречных.

Не ведал Илья, правда, что следовали за ним соглядатаи княжеские и о каждом его шаге доносили Добрыне. Вот и сейчас не успел он подъехать к перевозу, а в Вышгород, Добрыне, донесли: Илья своих отроков разыскивает.

– А где они? – спросил князь. – И что он про них знает?

– Да пытались их рассовать по разным заставам, но они кучкой держатся, – доложил старший гридень. – Так их вместе под Черниговский шлях услали. Они сейчас там, чтобы с Ильей никак соотноситься не могли.

– А что же они из города не шли? – удивился князь. – Ведь на Илью тут опала была – могла их коснуться. Что ж они не боялись?

– Не знаю, – ответил гридень. – Их и гнали, и в дружину не брали. Они, все потратив, меж дворов волочась и милостынею питаясь, не уходили. Ждали своего набольшего.