– Князь чару вина тебе присылает! Выпей за здравие.

Илья поднялся во весь свой громадный рост, поклонился князю и, глядя ему в глаза, под одобрительные крики дружинников осушил чару непривычного ему византийского вина до самого дна.

«Князь мне место мое указывает, – понял он. – Меж Вольгой и Микулой». Губ его коснулось что-то со дна кубка.

Он отнял кубок ото рта: в кубке лежал княжеский перстень.

Илья вытряхнул его на широкую свою ладонь. Будто в крови, в красном вине лежал серебряный перстень с камнем дорогим.

– Целуй перстень! – подсказал ему молодой дружинник, сидевший рядом, – тот, что, видать, к пирам был привычен и знал, как подобает вести себя учтивому человеку.

Илья поцеловал перстень. И под завистливыми взглядами еле надел его на мизинец.

– Поклонись! Поклонись! – шипел дружинник.

Илья отвесил поясной поклон и хотел вернуть кубок отроку.

– Нет, нет! – сказал тот. – Кубок князь тоже тебе жалует.

Илья поднял кубок над головой и в третий раз поклонился князю.

– Да… – сказал вежливый дружинник. – Сколь много князь тебя пожаловал… Да… Кто ж ты таков будешь? Я недавно в дружину пришел, не ведаю, кто ты? Откудова?

– Илья, – сказал богатырь. – Илья из Карачарова.

– А где это?

– Из земель муромы…

– А… Дак ты Муромец. Сказывают, там земли не мирные – болгары камские людей имают да хазарам продают.

– Бывает, – сказал Илья, и сердце его сжалось от тоски по домашним, от которых он никаких известий не имел.

За третьей переменой, когда на столы поставили питье изобильное, князь поднялся из-за стола и, пожелав всем веселия и здравия, ушел вместе с воеводами нарочитыми. Илья понял, что главная часть столования закончена и можно уходить, потому что стали дружинники напиваться – кричать непотребное, дразнить шутов, а шуты и скоморохи – их, пьяных! Стали друг ко другу задираться, и пошло всякое непотребство. Дружинник вежливый исчез, печенег буйной головой на стол повалился, а к Илье подошел отрок.

– Тебя воевода зовет, – позвал он.

Илья, чуть захмелевший, пошел за отроком во двор, где уже конно стоял с дружинниками Волчий Хвост.

– Илья! – сказал он, будто век его знал. – Завтра приводи всех отроков своих и воев своих в Киев, да возьмите две подводы да весь доспех воинский.

– Что это может быть? – спросил Илья отрока, когда они ехали обратно. Проклятое зелье туманило голову, мешало думать.

– Поход, надо полагать. Поход, Илья Иваныч…

У себя в городке Илья повалился спать как убитый. Подняли отроки его на рассвете. Пришел священник греческий и служил молебен. Отроки исповедались и причастились.

Священник попенял Илье, что тот вчера хмелен был, но ради похода допустил к исповеди и принятию Святых Таин.

– Куда поход, не слышно? – спросил Илья гридня.

– Да что, Илья Иваныч, с отравы иноземной глупой какой сделался! – заворчал гридень. – Весь Киев только и говорит, что поход на радимичей, а ты один не знаешь! На радимичей! И мы в передовой полк назначены. Волчий Хвост, воевода, поведет.

Поход на радимичей, которые явно не выступали против Владимира и к войне не готовились, был скорее демонстрацией силы, чем войной. Радимичи – славянское племя, сильно напоминавшее ляхов и, вероятно, пришедшее из Привислинья, держало селища и грады свои в верховьях Днепра, по левому берегу. Правый берег заселяли дреговичи, по понятиям того времени болотные люди и вовсе дикари. Ни князей, ни войска у них не было, и выходили они на битву по родам своим, с вождями во главе. А вот с юга и востока граничили земли радимичей с отчиной северян и вятичей.

Северяне, подчиняясь Киеву, постоянно норовили ему какую-либо пакость учинить. Памятно было, как они через свои земли пропустили на Киев печенегов, и такое они творили не единожды. А вятичи и вовсе считали себя независимыми и только дань платили, а посадников киевских к себе не пускали и в любую минуту могли восстать.

Во граде Любече, что стоял на границе трех племен – северян, дреговичей и радимичей, – назначено было собираться войску.

Первый раз Илья шел с дружиною маршем и походом и многому учился, потому как самому ехати или с малым отрядом – одно, а с войском – совсем другое.

Ежели отряд мог и по тропам пройти, то войску надобна была дорога; ежели богатырь с воями мог и в селище постоем стать, то дружине нужны были постои особливые и лагеря укрепленные, где на них супротивник не мог нежданно наброситься.

Жадно учился Илья искусству ведения войска. Смотрел, как шла обочь отрядов и далеко впереди высланная разведка – сторожа, как шли при дружине мужики черные – дороги и гати мостили, рубили просеки, по которым шла дружина и конница. Конница же была двух родов: легкая – из торков и мирных печенегов набранная – и тяжелая – из таких, как Илья, храбров. За каждым таким конником, в тяжкий доспех обряженным, шли его отроки, тянули кони поклажу на подводах либо на вьюках.

Теперь понимал бывший карачаровский сидень, почему после того, как войско проходило, пролегали по его следу дороги торговые, а с годами становились пути знаемые; почему на местах привалов и лагерей вырастали городища и крепости, а вокруг них посады, превращая городища в города.

Понимал и другое – сколь много условий, учитывая которые путь воинский прокладывается: сколь рек и оврагов перейти множеству тяжко нагруженных людей, коней и подвод надобно; какие болота обогнуть либо загатить; где броды отыскать либо перевоз через реку учинить. А увидев все это, стал понимать, что воевода не столько кулаками, сколь умом силен. Потому и не удивляло его, что в дружине киевской идут хитростные греки из Царьграда, показывают, как путь прокладывать, как оборону округ ночевки ставить и много чего другого, и почему их воеводы, как малые робяты, слушаются.

В Любече гомон стоял до неба, скрипели телеги, кони ржали и гулко гудела земля под их копытами. Отроки споро ставили шатры для воевод, натягивали пологи, под которыми спали княжеские дружинники, а пехота строила шалаши за городской стеной. Печенеги и торки стреножили коней, чтобы не растерять, уводили их в луга заливные на прокорм.

Видел Илья, что в толчее этой, пестроте воинской, есть свой порядок и воеводы им твердо управляют. А не будь воевод, мигом все войско смешается – обозы с конницей на пехоту наползут, и передавится войско – погибнет и до боя не дойдет.

Каждый день из разных мест подходили новые и новые дружины, приезжали новые храбры со своими отроками. Ждали князя. Но князь вослед войску не торопился, словно давал радимичам к сражению подготовиться. Из разговоров воевод Илья понял, что это не от лености князя зависит, а так задумано.

Молодые вон в бой рвались, требовали скорее из Любеча выходить!