– Так ведь он умереть должон давно!

– Все едино! Говорили: «Пока тела Ильи не получим, восвояси не пойдем».

– Это не варяжское упорство, – сказал Владимир Добрыне. – Это что-то новое.

– Они славяне-вятичи, – подтвердил гридень.

– Ну и что вы с ними сотворили? – спросил Добрыня.

– А что ж по нынешнему времени можно сотворить? – прикидываясь простодушным, ответил гридень. – Дружина нынче мала. Варяги за море в Царьград подались – нужно же кому-то Киев-град от набегов боронить. А они при конях, вой изрядные и храбры. Взяли их в заставы. Пущай дозорами ходят по степи. И от Киева не близко, и толк от них.

– Не побоялись, что к печенегам уйдут?

– Куда они уйдут, когда их набольший здесь?

– В чем замечены?

– Да ни в чем, – докладывал бестрепетно гридень. – Сказывают, только к монахам печорским ездили. Да ведь кто к ним только не ездит?

– С варягами, греками, хазарами дружество не водят?

– Нет.

– Ступай.

– Вот тебе еще загадка, – сказал Добрыне Владимир. – Видать, не один Илья таков – пенек упрямый, и вон его таковы же есть!

– Да таких-то нонче полный Киев! – не удивился Добрыня. – Тут со всего свету люди беглые. Разных языков и состояний. Киев всем приют дает.

– Да чьи же это люди?

– А ничьи, – сказал Добрыня. – Разных родов. Кто из полона, кто так пришел. Они и есть народ киевский. – Он помолчал и добавил, глядя на прохаживающегося по горнице князя: – Сумеешь – твои будут. А люди они верные, судьбой намучены, бедой научены. Им жизнь недорога!

– А что же им дорого?

– Воля.

– Воля – удел высокородных.

– Они, как мне мои дружинники толковали, в ином волю видят. Они в воле Божией ходят, и потому несть для них ни князя, ни раба, но все – сыны Божии…

– Христиане?

– Так.

Князь долго молчал, прохаживаясь перед Добрыней и зябко потирая красивые, все в перстнях, руки.

– Вот смотри, – сказал он Добрыне, что горой сидел на лавке в проеме больших теремных окон, остекленных разноцветным византийским стеклом. – Вот смотри. Ярополк руку Царьграда и христиан держал – его варяги убили и мне престол отцовский вернуть помогли. Но как я варяжской руки держаться начинаю – все в разор идет!

– Ярополк был слаб, – сказал Добрыня.

– Ярополк был слаб, – перебил его князь, – а союзников выбирать умел! Царьграда надо держаться. А Царьград – христианский удел! Видишь, как выходит!

– Вижу, – сказал Добрыня. – Как мы сами что-либо с тобой ладить начинаем, хоть бы с Перуном этим, – никакого проку нет. Одна кровь льется, и вся держава розно ползет! А как начинаем глупства этого Ярополка повторять – ан и не глупствами они оказываются. Бабка-то твоя умна была. Уж на что я ее не любил, а ума в ней отрицать не могу. Она далеко провидела – путь твой к Царьграду лежит.

Они долго толковали, перебирая все ошибки Святослава, Ярополка, Свенельда, Олега… И постоянно приходили к тому, что, сокрушив Ярополка, заняв его место на киевском столе, нельзя менять его политику сближения с Византией… Говорили, пока в пестроцветных стеклах окон не погас вечерний свет. Сидя в полумраке, устав от разговоров, племянник и дядя примолкли.

– Что-то новое грядет, – сказал князь. – Новое! Нельзя боле по-старому жить.

– Да! – сказал Добрыня. – А Перун этот, коего везде поставили, – бревно крашеное, да и только! Выдумка!

– Ты что, в его силу больше не веришь?

– Ежели она и есть, то злая! А на зле ничего не созиждешь! – сказал Добрыня. – Это христиане правду говорят.

– Так что же, всем прощать, всем покоряться? Этак задушат, как куренка, и не заметишь кто! Сунут под ребра ножи, как Ярополку…

– А кто сказал, что добро есть слабость? – спросил племянника Добрыня. – Вона Царьград стоит несокрушим…

– Да в Царьграде зла в тысячу раз больше, чем у нас творится…

– А хоть бы и вот Илья этот! Он что, слаб?

Князь не нашелся что ответить. И только когда Добрыня был уже в дверях, сказал неожиданно:

– Знаешь… Давай Рогнеде Полоцк возвернем. Пущай там сидит со Всеславом.

Добрыня оглянулся и увидел новое выражение лица у князя Владимира – спокойное и уверенное, которого он никогда прежде не видел.

– Никак ты ее прощаешь? – спросил воевода.

– А в чем ее вина? – спросил князь. – Что с ножом на меня кинулась? Дак и мышь на кошку бросается, когда мышонка спасает!

– Пущай в Полоцке Всеслав сидит, – согласился воевода. – А мать – при нем. Только боязно, не стала бы мстить.

– Чего раньше времени загадывать, – спокойно ответил князь. – Пущай с миром идет. Намучилась она со мною.

Никогда Добрыня не слышал таких слов от племянника буйного, хитрого и мстительного. Он внимательно вгляделся в его лицо и понял, что князь говорит сейчас искренне и никакого тайного умысла не имеет.

– Вот так Илья! – сказал Добрыня, спускаясь с теремного крыльца и легко поднимаясь в высокое боярское седло. – Вот те и заточник.

Илья отыскал своих не скоро, вдоволь наездившись меж деревянных и полукаменных замков-крепостиц, из которых, собственно, и состоял Киев и окрестные укрепления.

Не за один раз, велением старейшины или князя, построилась мати городов, но прилеплялись, наращивали стены, друг ко другу прижимаясь, новые и новые цитадели. Обрастали посадами, избами и полуземлянками черных людей, наполнялись людом пришлым, беглым, вольным и мастеровитым, но оторванным от отчины своей и потому настороженно глядящим и в сторону терема княжеского, и в сторону стен городских, и в поле, откуда каждую минуту могла пристигнуть беда. Приживались свои к своим: потому был в Киеве и хазарский квартал, и еврейский, жили здесь и торки замиренные, на службе княжеской состоящие, и варяги, но повсюду, все перекрывая и во всех концах поселяясь, жили славяне. По-славянски говорили меж собою все, кто ступал на землю Киева.

И хотя варяжский воевода кричал команды ратникам своим на северном языке, а хазарин, при посольстве державы своей, по-тюркски ставил метки на документах – на улице, на торжище говорили все только по-славянски. Отличались одеждою греки и мирные печенеги, ассии – аланы донские, приводившие на продажу диких и сильных коней, разнились наречиями и хазары, но господствовал и в церквах малых, потаенных, и на капищах, огромных, со множеством молящихся, язык славянский.

И было уже не разобрать среди горожан, пришедших издавна, кто вятич, кто древлянин, кто из земель северян, кто радимич или дрегович, древлянин или рус… Все жили по закону киевскому, все равно вставали на защиту стен его, где бы сия стена ни стояла – в детинце княжеском или окружала посад городской.