как они приехали, игнорируя мое заявление о сексуальных домогательствах Каина ко мне. Впрочем, его это не смущает — с чего бы это?

Во-первых, он, вероятно, уже знал об этом.

Во-вторых, он продал свою дочь в сексуальное рабство, даже не моргнув.

В-третьих, ему все равно.

Он выглядит так же, как в день, когда меня забрали. Ни капли вины или раскаяния не повлияло на его способность улыбаться жителям Пондероз Спрингс.

Держу пари, он даже использует это в своих интересах.

Держу пари, горе в том, что мой поступок вызывает у него массу сочувствия. Человек, потерявший жену из-за измены, отец, потерявший одну дочь из-за смерти, а другую из-за психического расстройства.

Как чертовски грустно.

— Я не сяду, — я смотрю на него, действительно смотрю ему в глаза, чтобы он мог увидеть отражение того, что он сделал. Я хочу, чтобы он почувствовал это, увидел, к чему привели его действия. — Чего ты хочешь?

Я не дура — он пришел сюда не для того, чтобы проведать меня или посмотреть, как у меня дела. Он и есть причина, по которой я заперта здесь, в первую очередь. Причина, по которой я никогда не выйду.

И не потому, что я больна или мне нужна помощь. Он затолкал меня сюда, чтобы я молчала, чтобы я никому не рассказала, что узнала.

Что я знаю, что он сделал.

Фрэнк Донахью изобразил меня сумасшедшей дочерью, потерявшей рассудок после случайной смерти своей сестры-близнеца.

Даже если меня выпустят, никто не поверит ни одному моему слову, а именно этого он и хочет.

— Пожалуйста.

Озноб покрывает мой позвоночник, маленькие раздраженные бугорки на коже.

— Пожалуйста? — я плюю на него. — Я должна дать тебе по яйцам прямо сейчас за то, что ты даже подумал, что можешь произнести это слово рядом со мной. Пожалуйста? Ты не заслуживаешь ни о чем просить.

— У тебя всегда был талант к драматизму, даже когда ты была маленькой девочкой, — бормочет Кейн, вальсируя мимо меня, возвращаясь на свое место рядом с моим донором спермы. — Сидеть. Это для твоего же блага.

Одна вещь, которой меня научило это место, или, ну, чему я научилась, это то, что я действительно больше не парюсь. Меня не волнует, что люди думают обо мне, как другие смотрят на меня или что от меня ожидают. Я не уважаю никого, кроме себя.

Так что я не хочу показывать свой гнев или отвращение, когда дело доходит до этих двоих. Нет камер, на которые можно было бы играть, и даже если бы они были, я бы сделала то же самое.

Я хлопаю ладонями по столу, злясь под своей холодной внешностью. Я в шоке от того, насколько они правы на самом деле. Человек, который приставал ко мне в детстве, и человек, убивший моего близнеца, чтобы расплатиться с долгами, — как они могли хотя бы на мгновение подумать, что я сделаю что-нибудь для них обоих? Им нечего держать над моей головой, нечем меня подкупить.

Мои зубы начинают скрежетать, когда я выплевываю: «Или скажи мне, зачем ты сюда пришел, или я заколю вас обоих насмерть пластиковой вилкой».

Блефа нет. Никакой выдумки.

Папа смотрит на мои вытянутые руки. Застенчиво я тоже смотрю вниз, чтобы убедиться, что моя ужасная оранжевая толстовка на молнии прикрывает их. Потом я думаю, почему я должен скрывать шрамы, которые он оставил?

Розмари умерла двадцать девятого апреля, а почти месяц спустя меня госпитализировали в «Монарх» после «психотического срыва».

Всем говорили, что это из-за потери Роуз и внезапного развода моих родителей. Для восемнадцатилетней девушки это было слишком, и город решил, что я наконец-то сломалась.

То, что произошло на самом деле, было чем-то гораздо более зловещим. Я невинно зашла в кабинет отца с намерением напечатать газету для школы. То, что я делала миллион раз раньше, ожидая такого же увеличенного изображения нашего семейного портрета на мониторе.

Но то время было другим.

Когда я вошла в систему, там было видео, уже проигранное наполовину, и я помню, что подумал, что оно похоже на фильм Джейсона Стэтхэма.

Мой отец сидел привязанный к стулу, с растрепанными волосами и в грязной одежде, а Грег Уэст, профессор Холлоу-Хайтс, допрашивал его о деньгах, которые он должен своему боссу. Денег, которые он одолжил у секс-индустрии, а теперь у них не хватало на товар.

А когда возможности заплатить не было, он предоставил отцу выбор.

— Ты умрешь или продашь одну из своих дочерей в качестве компенсации.

Я хотела удивиться, но не успела. Я знала, что мой отец был способен на коррупцию. Готов сделать все, что нужно, чтобы соблюсти приличия. Чтобы оставаться на высоте.

С легкостью он выбрал Роуз.

Как будто она не была человеком, его собственной плотью и кровью, как будто она была просто именем.

Хотела бы я, чтобы он выбрал меня.

Мою сестру убили, чтобы расплатиться с отцовским долгом, и я никогда раньше не ощущала во рту такой горькой ярости.

Возмездие. Месть. Жажда заставить его заплатить.

Я бы сделал все, чтобы иметь его.

— Нам нужна услуга, Сэйдж, — мягко говорит Фрэнк, словно тихие слова заставят меня простить его.

Я ухмыляюсь.

— Идите на хуй.

— Я хотел быть цивилизованным, Пип. Запомни это, — Каин спокойно складывает руки вместе. — Твой отец хорошо просит. Я нет. Ты будешь сотрудничать с нами, или я отправлю тебя куда-нибудь похуже психиатрической больницы.

Пип.

Я ненавижу это имя.

— Где, например, секс-торговля? — я смеюсь, и мне не нужно скрывать ни от кого из них, что я знаю об этом. — Знаешь, я даже не удивлена, что ты в этом замешан, Каин. Я наклоняюсь ближе к нему, запах его лосьона после бритья вызывает у меня тошноту. Это тот самый, который прилип к моим простыням в домике у озера. — Ты покупаешь у них маленьких девочек? Там тоже есть видео, где вас шантажируют? Значит, у них в кармане большой злой агент ФБР?

Глаза, похожие на ямы, смотрят в мои, его челюсти сжимаются, и его самообладание медленно тает.

— Я никогда не делал тебе больно. Я любил тебя, Сэйдж.

— Это что за глупая ложь, которую ты говоришь себе? Так ты можешь смотреть на себя в зеркало?

Мои кишки скручиваются, я совершенно сбита с толку тем, насколько долбанным должен быть человек, чтобы оправдать то, что он