Брайан улыбнулся.

— Из тебя замечательная мамаша получилась бы.

— Я и так — замечательная мамаша. Есть у меня дитятко. Харри.

Она надела верхний сапог на его разбухшую ногу. Брайан аж закряхтел, выпрямляя ее: суставы, казалось, разлетаются во все стороны, словно пластмассовые бусы с порванной нитки.

Когда Рита покончила возиться со шнуровкой, она сказала:

— Ну, если уж ничего другого мы и не добыли, то хоть у тебя, кажется, должно теперь хватить материала для статей в журналах.

Он сам удивился собственным словам:

— А я не буду писать в журналы. Я лучше книжку напишу. — До этого мгновения его потаенная страсть оставалась его личным делом. Теперь он раскрыл носимую в глубине души тайну человеку, которого уважал, и, следовательно, отныне ему придется относиться к своему замыслу не просто как к страстишке, как к чудаковатой одержимости, но как к чему-то, что накладывает на него обязательства и требует самоотверженности.

— Книгу? Ты бы лучше два раза подумал, прежде чем браться за такое дело.

— За последние недели я об этом тысячу раз подумал.

— Писать книгу — это сущее наказание. Воистину суд божий. Ты можешь написать тридцать журнальных статей, и в сумме у тебя получится столько же слов, сколько могло бы быть в книге. Будь я на твоем месте, я сочиняла бы статьи и даже не мечтала бы о превращении в какого-то «писателя». Коротенькие вещи сочинять — тоже не сахар, но тягомотины и в половину не наберется по сравнению с книгой.

— Но я просто не могу — уж очень меня сама мысль захватила.

— Да знаю я, как это все бывает. Первую треть книги напишешь сразу. Но вторая треть идет туго, ты просто стараешься что-то себе доказать. А когда доберешься до заключительной части... Ой, эта последняя треть хуже каторги, — думаешь, как бы выбраться из этой затеи, и ни о чем больше не мечтаешь.

— Но я в общем представляю, как все ляжет. Получится этакое повествование. Тема уже есть.

Рита поморщилась и грустно покачала головой:

— Так ты уже зашел слишком далеко, чтобы прислушаться к доводам разума. — И помогла ему вставить ногу в сапог из тюленьей кожи. — А что за тема?

— Героизм.

— Чего? — Она скорчила такую рожу, словно угодила в силки. — Во имя господа скажи мне, что общего у проекта Эджуэй с героизмом?

— По-моему, все тут общее.

— Издеваешься? Или рехнулся?

— Я серьезно.

— Да я сама что-то тут никаких героев не замечала.

Брайан даже удивился: похоже, она и в самом деле была поражена.

— А ты что, в зеркало никогда не смотришься?

— Я? Это я — героиня? Мальчик милый, уж я-то дальше чего бы то ни было от всех и всяческих подвигов.

— А я по-другому считаю.

— А я всю дорогу так боюсь, что аж болею. Если не все время так, то половину его — уж точно.

— Герой — не тот, кто никогда не боится. Можно бояться и оставаться героем. Подвиг — это преодоление страха. А героическая работа — подвижничество. Ну, этот проект.

— Это — работа, и все. Опасная, это да. Дурацкая, наверное. Но героическая? Знаешь, ты все романтизируешь.

Он помолчал, пока она управлялась со шнуровкой своих сапог.

— Ну, но ведь это — не политика.

— Ты про что?

— Про то, чем вы тут занимаетесь. Вы не печетесь о власти, вам не нужны привилегии или деньги. Вы тут совсем не потому, что захотели распоряжаться людьми.

Рита подняла голову, и их взгляды встретились. Глаза ее были прекрасны — и такие глубокие, как Арктическое море. Он понимал, что она его поняла, вот как раз сию минуту. Она поняла его лучше, чем мог бы понять кто-то еще, может быть, даже лучше, чем он сам понимал себя.

— Все на этом свете полагают, что в твоей семейке полно героев.

— Ну да.

— А ты так не думаешь.

— Я просто лучше знаю.

— Ой, Брайан, они приносили жертвы. Дядю твоего ведь убили. Да и твой отец получил пулю.

— Это прозвучит подло, но, если их знать, так не покажется. Рита, никто из них и не думая приносить такие — да и какие бы то ни было — жертвы. Если тебя подстрелили или застрелили — какая тут, спрашивается, доблесть? Тут не больше храбрости, чем, к примеру, у того невезучего ублюдка, которого застрелили в тот самый момент, когда он вытаскивал наличные деньги из банковского автомата. Такой бедолага — жертва, но никак не герой.

— Но ведь бывает, что в политику идут, чтобы сделать этот мир лучше.

— Мне такие незнакомы. Грязь все это, Рита. Все — из зависти и ради власти. А вот тут, если хочешь, все и вправду чисто. Труд — тяжкий, окружающая среда — суровая, но — чистота.

Она выдерживала его взгляд, не отводя глаз. Ему, как он ни вспоминал, вообще не попадались еще люди, способные так долго выдерживать его пристальный взгляд. После не очень долгого, но многозначительного молчания она произнесла:

— Получается, что ты — вовсе не взбалмошный богатый малый, готовый шею себе свернуть, лишь бы пощекотать нервы, а как раз так подают тебя газеты и прочие средства массовой информации.

Он первым не выдержал и отвел глаза, и, сняв ногу со скамейки, попытался в тесноте отыскать такую позу, в которой мыслимо было бы просунуть руки в рукава куртки.

— А ты, значит, так понимала меня?

— Да уж нет. Я не позволю средствам массовой информации думать за меня.

— Конечно, я понимаю, что я, быть может, обманываю себя. Наверное, они правду про меня пишут. Это я этой правды о себе не вижу.

— Есть и в газетах одна драгоценненькая правдочка — там всякое попадается, — сказала она. — А на самом деле тебе надо кое-что отыскать в одном месте.

— Где это?

— Сам знаешь.

Он кивнул.

— Ну да, знаю. В себе.

Она заулыбалась. Потом, надевая куртку, сказала:

— Ладно тебе. Будешь еще замечательным.

— Когда?

— Ох, да лет через двадцать, пожалуй.

Он захохотал.

— А то и двадцати лет не хватит. Брось, так уж, знаешь ли, эта жизнь устроена: полегоньку, шаг за шагом, изо дня в день, мучаясь, приходишь наконец к желаемой цели.

— Тебе в психиатры пойти.

— Да ну. Ведьмы — куда лучше лечат.

— Мне, бывает, сдается: надо бы найти кого-то в этом роде.

— Что? Психиатра, что ли? Поберег бы свои деньжата. Мальчик милый, тебе одно только нужно: время. И все.

Вылезая вслед за Ритой из снегохода, Брайан поразился сильному штормовому ветру. Ветер не давал ему дышать и чуть не поверг на колени. Пришлось схватиться за открытую дверцу кабины — иначе бы вряд ли удалось бы удержаться на ногах.