– Да, это точно, – поддакнул Сергей, а Саша снова закурил и, помолчав, задумчиво сказал:

– Страшно подумать о нашем выпускном классе в школе. Выпускались-то в гарнизоне, но никто из нас не пошел в армию. А мы все были потомственными офицерами и готовились к этому. Точнее, один пошел. Поступил в Барнаул, на истребителя. Дружок мой, здоровый был «качок», бодибилдер, как сейчас говорят. Живаго звали, как врача из книжки. Так его и весь его курс после выпускного демобилизовали сразу. Сказали, что у армии потребности в них нет. То есть выпустили их прямо в поле, выбросили после пяти лет обучения, после государственных экзаменов, а у них даже гражданской специальности не было. Где он сейчас, я даже не знаю, говорят, спился. Склонность он имел к этому делу, да и отец у него из летчика в алкаша превратился. Только цель могла его отвлечь от этого дела или любимое дело. Можно сказать, что мы, кто не пошел по стопам отцов, уклоняемся от долга перед Родиной или не служим ей, но правда в том, что это красивые слова беловоротничковых генералов. На самом деле, это государство – наш враг, оно нас уничтожает и не дает нам нормально жить.

– Почему же сам служишь в милиции?

– За идею. Борюсь против всех тех, кто против меня, моей мамы и отца был, – добавил Асов, – а для других, типа, «кошу от армии». Так что такие вещи для меня выглядят довольно конкретно. Скоро и эту «лавочку» прикроют, тогда межклассовая борьба обострится. Я своих детей этому чужому государству, никогда не отдам. Причем под государством всегда следует понимать совокупность должностных лиц и органов, а вот народ и страна – это нечто иное, это мы.

Впереди на дороге показались две бетонные плиты. Это было противотаранное устройство, чтобы автомобили проезжали между ними на малой скорости, зигзагом. Большие металлические ворота с красными звездами на створках были открыты. Лишь одинокая перекладина шлагбаума висела над дорогой. Сергей подогнал к нему машину, и из помещения КПП вышел молодой лейтенант в зеленом бушлате и комбинезоне. На голове его была, несмотря на зиму, синяя фуражка. Саша посмотрел на его безжизненную походку, ссутуленную спину, спрятанные в карманах руки и подумал: «Такие летехи часто стреляются в караулах, особенно если есть молодая жена и дети и если недавно прибыл в забытый жизнью гарнизон, – оглядывая фигуру вояки, Саша отметил, что у того нет припухлости в области левого нагрудного кармана или справа у бедра. – Уставной бушлат имеет специальный внутренний левый нагрудный карман в виде вшитой кобуры с хлястиком для пистолета. Но по уставу в карауле пистолет можно носить лишь в кобуре справа. Точно. Их не вооружают. Как и у нас. Это ли не показатель боеспособности госорганов?» – с мрачной иронией отметил Саша.

Лейтенант подошел к водительской двери и вопросительно встал около нее. Сергей открыл дверь и, высунувшись из нее, посмотрел на него:

– Чаво? – расхлябанно спросил лейтенант.

– Чего, чего? – зло прикрикнул Сергей. – Что, не звонили?

– Звонили.

– Ну так отрывай.

Сергей зло захлопнул, с хлопком, дверь, а лейтенант, почти засыпая на ходу, пошел обратно к шлагбауму, отвязал веревку, и шлагбаум под весом груза полез вверх. «Действительно, дебил, – решил Саша, – гарнизон состоит из двух частей. Одна из них секретная, с аэродромом, а вторая жилая. По идее, она должна быть открыта для посещений. Видимо, просто выпендривался».

– Куда? – спросил Сергей Сашу.

– По этой же дороге прямо, к Военторгу, там увидишь. Около него повернем к дому.

«Газель» поехала по заснеженной дороге дальше, а Саша посмотрел в окошко и увидел тот же памятник, что был здесь десять лет назад. Напротив ГОКа (гарнизонного клуба офицеров) стоял на горочке остов треугольного МИГ-21. А сбоку от него, на такой же, но свежей горочке, появился «новый» остов МИГ-15. «Этот остов стоял раньше на трассе в Роще памяти. МИГ-15 отличается от СУ-7 – „Трубы“ в основном тем, что внутри воздухозаборник у него разделен на две части. Понятно, – сказал себе Саша, – его перетащили сюда, чтобы местные алюминий не украли, из которого были сделанны самолеты. А ведь это был надгробный памятник. Их была пара. Один, видимо, успели разрезать. Герои корейской войны, где мы америкосов делали один к шестнадцати. До сих пор америкосы переделывают историю, чтобы скрыть это. И эти памятники тоже разворовали. А ведь кто знает, может сам Кожедуб прикосался к этому МИГ-15».

Дорога, по которой ехала «Газель», огибала жилые дома. Саша смотрел на двухэтажные бараки, часть которых сгорела и была лишь пепелищем, на трехэтажные «сталинки» и пятиэтажки панельных домов без ностальгии. Он был рад, что больше не живет здесь, что избавился от этого обреченного чувства заживо погребенного. Хоть так было не всегда. Во времена Союза гарнизоны были островами радости и культуры, среди безлюдных лесов и болот. Сюда съезжались лучшие умы из больших городов. Все были друзьями, и все дома жили как один дом, как одна семья.

Наконец Саша увидел двухэтажное здание магазина. «Военторг». Эта табличка все еще красовалась над его дверьми. Саше вспомнился кусочек детства. Была зима. Раннее утро. На улице еще темно. Он стоит в тесном помещении, зажатый толпой людей. Под форменной отцовской шапкой-ушанкой, завязанной у горла, появляется испарина. Резинка, пропущенная в рукавах от вязаной варежки одна к другой, режет плечи. Варежки он не снимает. Тусклая лампочка освещает людей. Часть толпы осталась на улице. Ему лет так одиннадцать. Он слабый ребенок, и толпа стискивает его в своих объятиях. Дыхание других людей унесло свежесть зимнего воздуха. В помещении душно, но тепло. Лучше, чем на холоде, на морозе. И хуже тем, кто на улице, не потому, что они на улице, а потому, что им может не хватить хлеба в магазине. Саша пришел рано, и ему повезло занять очередь почти у самой двери, за стариками. Но очередь перестала быть очередью, теперь это злая толпа. Его не трогают и не отпихивают, но от этого ему не менее страшно. Потому что внезапно все стали говорить громко, а двое мужиков стали драться. Саша смотрит в щель между запертой дверью и косяком. Там, за дверью, просторный зал. Электрический свет в щели прервался и возник вновь. Кто-то встал за нею. Саша пощупал в вязаной варежке смятую купюру и мелкие монеты: деньги, которые он боялся даже положить в карман, чтобы не потерять или чтобы их не украли. Деньги, которые дала ему мама, они с отцом давно на работе. И если он не купит хлеба, то дома его не будет, а без него не наешься картошкой. Он должен купить его. Наконец дверь открывается и тут же широко распахивается от натиска бегущей толпы. Сашу вносит в зал разгоряченная толпа и отпускает. Ноги подгибаются от слабости и напряжения, но если он останется стоять на месте, то не успеет. Саша подбегает к двум металлическим корзинам в человеческий рост. У них есть отверстие только в боку, а около него уже стоят люди. Саша подбегает к одной из корзин, и его вновь настигает толпа. Она прижимает его к тонкой металлической сетке этой корзины. Он видит в ней сложенные прямоугольники черного хлеба, но они быстро исчезают в руках людей с другой стороны корзины. Один старик набирает полный рюкзак буханок хлеба нервозными и быстрыми движениями, пока его не отталкивают. Саше обидно, он видит хлеб, но не может его взять, у него не хватает сил.