До меня начинает доходить, что они каким-то образом в курсе произошедших в России событий. Хотя наше телевидение в их доме под жестким запретом.

— И я рад тебя видеть… — пытаюсь улыбнуться. — А где Оля?

— Поехали, — Таня машет рукой на машину и вздыхает. — Она в больнице. Вещи в багажник сам положишь, а цветы с собой на переднее сиденье забери. Иначе — Лия их съест.

Таня, выезжая на дорогу, напряжённо молчит.

— Может быть, ты уже скажешь, что случилось? — Меня взрывает.

— Как он? — вместо ответа она задаёт свой вопрос.

— Хорошо, — киваю, сразу понимая о ком речь.

— А она плохо! — Нервно переключает передачу Татьяна. — Ей всего девятнадцать…

— Ты бы хотела, чтобы Виктор тогда также приехал и разнёс твою жизнь? — Смотрю внимательно, как ее руки подрагивают на руле. — Останови машину.

Сбрасывает скорость и тормозит, прижимаясь к обочине. Оглядывается на дочь.

— Да! — агрессивно отзывается, — я бы хотела. Но это ничего бы не изменило. Вы же, как наркоманы. Не меняетесь. Страх даёт слишком концентрированные выбросы адреналина…

— Не переживай за Олю. — Я прерываю ее истерику, и подаю бутылку воды из подстаканника. — Ну а в случае чего, — ухмыляюсь. — У тебя всегда есть верный страж готовый за тебя порвать любого. Только прикажи.

— Не смешно, — она с тяжёлым вздохом заводит машину и снова выезжает на дорогу. — У Оли сильно упало давление. День она ещё точно побудет в больнице.

— Это из-за меня?

— Да, — кивает Таня, не отводя взгляд от дороги. — Даже показывать тебя ей страшно.

— Почему? — Я хмурюсь.

— Потому что если вы дорываетесь до женщины, то все. Метите всеми способами.

Ее ответ меня не удовлетворяет, но даёт повод для мысли, от которой сердце начинает стучать быстрее.

Мы заходим в здание клиники через служебный вход и поднимаемся на третий этаж.

— Я найду Сандро и спрошу, как лучше тебя ей показать. Подожди меня здесь.

Слежу за взглядом Татьяны, определяя палату Ольги. Это так прекрасно, когда женщины не умеют врать.

И только она скрывается за поворотом коридора, иду к своей девочке.

Я лучше знаю, как для неё «лучше».

Сердце разгоняется, пока жму дверную ручку.

Стоя на пороге, я слышу мужской уверенный голос и Ольгин, очень слабо ему что-то отвечающий.

Распахиваю дверь шире и чувствую, как мышцы каменеют, а в голове взрывается атомная бомба. Какой-то холёный мужик в белом халате держит мою женщину за руку и аккуратно гладит по плечу, пытаясь притянуть в объятия.

— Какой ты любишь шоколад? Тебе сейчас нужно побольше есть. Пятьдесят килограмм при твоем росте — это очень мало.

— Отошёл от неё, — рычу, конкретно зверея, и откидываю букет цветов на ближайшую тумбочку.

— Вы кто такой? — Он подскакивает с кровати.

А я вижу как Ольга сначала зажимает ладошкой рот, а потом начинает подкатывать глаза.

Оля

Открываю с трудом глаза. Под веки будто насыпали песка. Тело ватное. Хочется ещё немного поспать…

Я переворачиваюсь на другой бок, но тут же подлетаю, как ужаленная. Меня окатывает жаром и холодом одновременно.

Ребёнок! Откидываю одеяло и ощупываю себя руками. Вроде бы, все как было. Одежда на месте, нет боли… Сколько я так лежу? За окном ещё светло, но солнце уже село за горы.

Вспоминаю все события последних часов и со стоном падаю обратно на подушку. Прикрываю глаза.

Я больше не могу… отказываюсь верить в то, что услышанное мной по телевизору правда. Ведь я же… тоже, вроде как, «умерла»… А если правда, то я больше не хочу так… это жестоко! Слышишь ТЫ! Это несправедливо!

Вжимаюсь щекой в подушку и стараюсь не пускать в голову мысли. Но они не слушаются и жужжат надоедливым роем в затылке.

Дверь в палату тихо открывается.

— Долго спит, — я узнаю голос Аяза. — Какой объём ей вкололи?

— Половину дозы, как вы сказали, — отвечает ему нервный молодой голос, кстати, тоже на русском.

— Понял. Организуйте пока ей ужин и сладкий чёрный чай.

Дверь закрывается. Я слышу шаги по палате.

Наверно, притворяться, что я сплю, совсем глупо, но мне так неловко перед мужчиной за свою слабость, что я лежу и не шевелюсь.

Аяз подходит и осторожно дотрагивается до моей руки, проверяя пульс.

Мое сердце ещё колотится.

— Оксана, — он окликает меня. В голосе напряжение.

— Да… — выдыхаю и открываю глаза.

— Больше так не делай, — он хмурится. — А то я уже почти подумал, что у тебя приступ.

— Извините… — качаю головой и, испытывая смущение от того, что лежу, пытаюсь сесть.

— Я помогу, — Аяз подходит к кровати и подпет мне в руки пульт. — Управление интуитивно понятно. Давай подушку подложу.

— Спасибо, — киваю и опускаю глаза на свои руки. — Я хотела спросить… — голос рвётся.

— С тобой и с ребёнком все хорошо. — Перебивает меня Аяз. — Просто упало давление. Не нужно так сильно волноваться.

Напряжение, которое, оказывается, все это время сдавливало мою грудь, отпускает.

Я поднимаю на мужчину глаза.

— Спасибо, — пытаюсь улыбнуться.

— До завтра ты точно ещё побудешь под моим наблюдением. Я сегодня как раз дежурный, а завтра поедешь домой. Таня скоро привезёт вещи. Оксана, — он делает паузу, — чего бы тебе сейчас хотелось. Я очень хочу тебя порадовать, но ты подскажи мне как.

— Чуда, — дергаются мои губы в грустной улыбке. — Но в любом случае спасибо большое тебе за заботу.

— Таня обмолвилась, — он присаживается рядом со мной, — что в России у тебя остались сложные отношения. Я понимаю твоё скептическое отношение к противоположному полу. Но хотел бы тебе сказать, что зарабатываю я достаточно хорошо, чтобы воспитывать несколько детей. И меня ничего в твоём положении не смущает.

— О… — я краснею, как помидор от его слов. Да, это очень цивилизованная позиция. Но… почему тогда меня так корежит? Возможно, после тридцати такой подход к отношениям вполне приемлем, но в девятнадцать это звучит, как трагедия.

— Ничего не говори, — он вскидывает ладони. — Пусть все идёт своим чередом.

Он берет меня за руку и пытается уложить головой на плечо. Аккуратно ухожу от этого контакта. Тело сопротивляется. Эти руки ему чужие.

— Какой ты любишь шоколад? Тебе сейчас нужно побольше есть. Пятьдесят килограмм при твоем росте — это очень мало.