О плохой организации призыва сообщалось и в письме из Казани от 8 августа: «Работы тут много. Каждый день пригоняют все новых и новых запасных. Уж даже девать некуда. Ни обмундировки, ни оружия, конечно, нет. И все это ходит грязное, оборванное. Как выведут, никак нельзя подумать, что это войско, а прямо сброд всякий. Есть и хулиганы, понятно… Постоянно массы народа недосчитываешься — где-то себе гуляют. Повидимому, организация всего этого дела пребезобразная. Например: к нам понаслали массу пехоты, а теперь велят обратно куда-то пересылать»[407]. В другом письме сообщалось о бесчинствах новобранцев в Чистопольском уезде Казанской губернии, устроенных при попустительстве администрации: «Я все еще сижу в Лаишеве и завтра надеюсь кончить прием ратников. Несмотря на полный беспорядок, внесенный военным начальством, здесь обошлось все пока благополучно. В Чистополе же не совсем удачно. Народ там все разбойники, и можешь себе представить, их бросили на произвол судьбы, отправляя огромные партии по малым дорогам без провожатых. Шесть дней подряд проходили мимо моей усадьбы и все шесть дней поджигали мое имение в разных местах, и только благодаря дождю у меня остался сосновый лес… Кроме меня пострадали все лежавшие по дороге усадьбы, но только там не жгли, а грабили рожь и овес в снопах и разбивали стекла в окнах. Вообще видно, что идеи 1905–06 гг. глубоко пустили корни…»[408] Автор письма лично жаловался губернатору Боярскому, но тот оправдывался лишь тем, что в других местах все еще хуже. Выше уже приводилось письмо Казанского губернатора, в котором он хвастался, что в его губернии призыв ратников идет без эксцессов и ему не приходится прибегать к помощи войск. Вероятно, в этом проявлялась стратегия администрации: пуская сбор ратников на самотек, избегать больших скоплений призывников в крупных административных центрах, вследствие чего массовые беспорядки по типу барнаульских заменялись множеством локальных конфликтов. Войска не были привлечены к призыву в Казанской губернии, Боярский хвастался отсутствием массовых бесчинств, и только помещики, чьи имения располагались по пути следования запасных, оплакивали свое имущество на пожарищах.

Аналогичные бесчинства запасных имели место в Киевской, Минской, Могилевской губерниях. Запасные двигались отдельными партиями по 200–300 человек, часто без надлежащего воинского надзора. Запасные нижние чины, призванные из Игуменского уезда Минской губернии, шли пешком в Минск по Игуменскому тракту, громя по пути винные лавки, заходя в близлежащие имения, вымогали деньги, забирали вещи, грабили и поджигали усадьбы[409]. В Могилевской губернии в имении Почаевичи графа Хрептовича-Бутенева крестьяне и запасные вырубили лес, забрали дрова[410]. Причем доставалось не только помещикам, но и крестьянам «чужих» деревень: по сообщению киевского губернатора, мобилизованные поджигали находящийся на полях в снопах овес, били стекла в домах, ломали изгороди[411].

Плохая организованность переброски маршевых команд запасных провоцировала конфликты на этой почве. Так, в ряде случаев запасные заявляли воинским начальникам, что не желают идти пешком, а требуют подводы. Те, кто получал подводы, требовали поездов или пароходов. Нередко мобилизованные предъявляли еще большую щепетильность. В. Ф. Джунковский вспоминал, что в Сабунчах запасные при посадке на поезд убили полицмейстера Панина и разбежались. Поводом стал поданный поезд, состоявший из теплушек. Запасные, увидев это, стали забрасывать машиниста камнями, крича: «Не поедем в телячьих вагонах, давай классные». Когда Панин с несколькими казаками попытался усмирить толпу, его убили брошенным камнем. На следующий день Джунковский лично решил проводить запасных и увидел следующую картину: «Запасные сидели в вагонах, пьяных масса, градоначальник выкрикивал разные воодушевляющие патриотические слова, часть запасных кричали „ура“, другие же с озлобленными лицами показывали градоначальнику кулаки, из вагонов сыпались ругательства. Картина была омерзительная»[412]. Когда Джунковский выезжал на автомобиле со двора сборного пункта, кто-то из запасных бросил в его автомобиль камень. По дороге из Баку в Петербург товарищ министра внутренних дел наблюдал картины пьяных бесчинств запасных, которые на железнодорожных станциях бросались первым делом на штурм казенных винных лавок[413].

Пермский губернатор сообщал 21 июля, что в Осинском уезде запасные в количестве 5000 человек заявили, что не хотят ехать в Пермь на подводах, а требуют пароходы[414]. В некоторых случаях запасных действительно пытались отправлять на сборные пункты на пароходах, вследствие чего пассажиры последних оказывались на несколько дней заложниками мобилизованных солдат. Известны случаи изнасилования женщин на пароходах ратниками[415]. Сексуальные перверсии часто сопутствуют алкогольным злоупотреблениям. Жажда релаксации приводит к тому, что субъект «расслабляется» до животного состояния, биологическое полностью вытесняет в нем социальное. Скопление раздраженных мужчин в большую и плохо организованную толпу способствует подобным процессам. Впрочем, погромы и сексуально-перверсивные акты сопутствовали не только отправке запасных на пароходах и передвижению пеших маршевых рот — запасные бесчинствовали и по всем линиям железных дорог, и сопровождавшие их команды ничего не могли поделать. И. Зырянов описал отправку партии мобилизованных в Петербург, где переплелись различные архаичные традиции массовой релаксации: пьянство, коллективное пение, драки стенка на стенку, грабежи, насилие и прочее: «Едем в Питер. Шестьсот новобранцев. Специальный поезд — двадцать теплушек. В вагон натолкали по тридцать душ. Тесно. Шумно… На вокзале тягостная сцена прощания. У каждого вагона голосят бабы — матери, жены, сестры… Никаких патриотических восторгов не видать… Вой сливается в истерические выкрики. Последний звонок… Толчок, царапающий нервы, лязг буферов… Толпа пришла в движение, смяла патрули и бросилась вслед за убегающими вагонами… Едем, едем, едем… Долго стоим на узловых станциях, на разъездах. Скорость — двести километров в сутки… В каждом вагоне множество туесов, бочонков с пивом и бражкой… Пьянка, веселье… На каждой остановке все вываливаются из нутра вагонов на платформу. Бесстыдно пристают к бабам, к девушкам, продающим ягоды, молоко… На каждой остановке — драки. Вагон на вагон, стенка на стенку… Заводские на деревенских. Уезд на уезд. В Вологде догнали эшелон новобранцев-вятичей, отправляющихся в Москву в пехоту. Через пять минут разыгрался форменный бой. Первое „крещение“. Вятичи в драке виртуозы. Пехота одолела императорскую гвардию. С диким гиканьем, с соловьиным разбойным посвистом гоняли вятичи наших под вагонами, обстреливая щебнем и увесистыми галями. Некоторых угнали за станцию, ловили поодиночке и избивали. Человек двадцать получили серьезные ранения: головы и лица в синяках, в крови. Одному распороли финкой живот… Когда драка приняла особо значительные размеры… начальник конвоя вызвал для ликвидации драки городскую пожарную команду. Старинный русский способ. Помогает, между прочим… Двенадцать душ так и не нашли. Пропали без вести… В вагоны натаскали груды щебня и песка. Во время движения поезда настежь открыты обе двери теплушки. И горе прохожему, попадающему в „сферу досягаемости“… Когда камень удачно попадет в висок или в темя прохожего, из вагонов несется одобрительный хохот… Кое-где в вагоны затащили девок и держат на положении арестованных… На станции „Уклейка“ разгромили буфет, разграбили все до последнего кусочка. Теперь громят на каждой станции… Ни увещевания генерала, ни назидания священника впрок не пошли. На первой же станции опять разгромили буфет, проломили голову буфетчику… Чем ближе подъезжаем в Петербургу, тем сильнее неистовствует и озорует эшелон. Бьют стаканы на телеграфных столбах, стекла в сторожевых будках и вокзалах, обрывают провода. В нашем вагоне появились ящики с продуктами, картинки, окорока, связки колбас, баранок. Трофеи. На одной немудрой станции встретили чуть не в штыки. О наших художествах была дана телеграмма местному начальнику гарнизона. Он выслал на вокзал дежурную полуроту в полной боевой готовности… Кое-кому из наших забияк пришлось познакомиться с прикладом русской трехлинейной винтовки… Архангелы с винтовками разгуливали под бортами вагонов, ехидно улыбаясь и многозначительно подмигивая. Только после третьего звонка из вагонов полетели камни, цветистая ругань, горсти песка. Наши мстили полуроте за „обиды“. Петербург. Все как-то сами по себе стушевались и вошли в „норму“»[416].