При этом нельзя говорить и о том, что сухой закон отрезвил страну, сократив употребление алкоголя. Так, например, если в 1913 г. с июля по август в Петербурге смертность от белой горячки возросла с 56 до 93 случаев в месяц, то в 1914 г. она, наоборот, сократилась с 75 до 30[425]. Но уже с сентября началось плавное возрастание кривой смертности от алкоголизма. Пик смертей в 1915 г. пришелся на май и составил 72 случая, против 71 случая за 1913 г., сравнявшись с показателем мая 1914 г. С другой стороны, за 1913 г. в Петербурге всего от алкоголизма умерло 895 человек, в то время как в 1915 г. — 569. Именно последние цифры использовались сторонниками сухого закона в качестве аргумента успеха кампании. При этом не учитывался банальный факт сокращения трудового населения городов в связи с мобилизацией на фронт мужчин — главных потребителей алкоголя.

Была еще одна, не менее существенная, причина такой статистики. Практически сразу с введением ограничительных мер на продажу алкоголя началось массовое употребление суррогатной продукции, в результате которого увеличилась смертность от отравлений. Алкоголики просто «не доживали» до своей «профессиональной» кончины. Обыватели, издеваясь над официальными сообщениями о снижении количества алкоголиков в стране, шутили, что уменьшение их числа доказывается увеличением числа смертных случаев от «ханжи» — суррогатных напитков из политуры и денатурата[426].

Лучше всего отношение низов к запрету на торговлю алкогольной продукцией передают дела по обвинению в нарушении статьи 103 Уголовного уложения 1903 г. об оскорблении членов императорской фамилии. Введенный сухой закон занимал видное место среди причин ругани в адрес императора. В первую очередь из‐за закрытия винных лавок оскорбляли государя новобранцы. Так, 24 июля 1914 г. в селе Курье крестьянин Вятской губернии Сергей Чернышев, получивший извещение о мобилизации, явился в числе других к казенной винной лавке, и когда стражник сказал ему, что лавка закрыта по повелению царя, ответил: «Все воры, такой же вор и государь император… (площадная брань); он призывает на службу, а винные лавки закрыл»[427]. В поселке Луговском Томского уезда на сельском сходе при обсуждении распоряжения о прекращении продажи спиртных напитков на время военных действий, когда сельский староста разъяснил собравшимся, что указ об этом подписан государем, присутствовавший на сходе Николай Алтухов просто произнес: «Вот царь подписал указ, вот и дурак, что подписал, зачем было подписывать»[428]. 28 ноября крестьяне Уфимской губернии Горшков, 25 лет, Уваров, 30 лет, Макаров, 20 лет, зашли в поселке Альшеевском в дом крестьянки Журавлевой за «кислушкой», где Макаров, вероятно, недовольный качеством продукта, сказал: «Если бы сейчас попался нам государь — мы бы его за закрытие винных лавок сейчас же бы разорвали…» [429]

Сухой закон, закрывший официальные публичные места торговли винной продукцией, открыл подпольные притоны по выкуриванию «кислушек», самогоноварению и торговле водочными суррогатами, цена на которые была не ниже прежней «монопольки», но вот для их приобретения приходилось немало побегать, сохраняя известную конспирацию. Крестьянин Томской губернии Григорий Зубов в разговоре с односельчанами на вопрос одного из них, как он провел масляную неделю 1915 г., ответил, что прогулял много денег без толку, причем добавил: «а все потому, что наш царь… (брань) казенки прикрыл. Кабы он не прикрывал, я скорее бы напился и деньги при мне были, а чтоб ему…»[430]. Неприятие антиалкогольной реформы порождало потенциальных участников погромов винных хранилищ, делая такие акции распространенным явлением не только периода мобилизации 1914 г., но и последующих лет военного времени.

Следует заметить, что подоплека бунтарства мобилизованных солдат выходила за рамки банальной жажды алкоголя. Во время «пьяных погромов» проявлялся широкий спектр накопившихся конфликтов и противоречий с местной администрацией, военными властями и полицией, разочарование в верховной власти и пр. Толпа мобилизованных, рабочих, крестьян, собиравшаяся разгромить винную лавку, легко переключалась на другой раздражитель — административные здания и представителей местной власти. 19 июля в поселке Макеевка Области Войска Донского толпа запасных нижних чинов вместе с рабочими местных заводов подошла к поселковому полицейскому управлению и потребовала от пристава Ломовцева немедленного открытия винных лавок. Так как Ломовцеву не удалось убедить толпу разойтись, а агрессивность людей только возрастала, был вызван взвод казаков, который разогнал народ. Однако люди собрались в другом месте и начали громить лавки, бросали камни в окна и двери. Полиция и взвод казаков, пытаясь разогнать толпу, открыли огонь. В образовавшейся суматохе жандармский унтер-офицер Агеев был оттеснен толпой, из которой в его адрес раздались крики «бей его!». Агеев сумел скрыться от толпы в одном из дворов, в доме некой Анастасии Бегляровой. Толпа, не найдя Агеева, начала уже было расходиться, но в это время из дома вышла маленькая дочь Бегляровой и сказала: «Дядя у нас». Толпа стала требовать выдачи Агеева. Тот вышел добровольно, надеясь, что ему удастся успокоить буйствовавших, но едва появился на пороге, как был убит камнем. Тем временем другая толпа ранила сидельца Гончарова, убила его сына, разбила лавку, напилась и двинулась к другой лавке, которую тоже разбила. Прибывшая полусотня казаков рассеяла толпу и арестовала нескольких человек. На другой день толпа явилась к полицейскому участку, требуя освобождения своих товарищей. Казакам пришлось открыть огонь, убив трех и ранив двух человек. После этого толпа направилась на станцию Бузановку, где в этот день должна была производиться отправка запасных, прогнала машиниста с паровоза поезда, в котором должны были отправляться запасные, выпустила пар из паровоза и, наконец, стала громить саму станцию. Прибывший взвод казаков открыл стрельбу, было убито 10 человек и ранено 15. На этом беспорядки прекратились, но запасные разбежались[431]. Понадобилось некоторое время, чтобы собрать их вновь. В отчете начальника Донского областного жандармского управления в департамент полиции указывалось, что беспорядки не имели никакой политической подоплеки, а были исключительно пьяным делом. Вместе с тем преследования полицейских чинов и препятствие отправке запасных указывают на вполне рациональный и политически мотивированный характер действия пьяной толпы, для которой разгром винной лавки был скорее прелюдией к дальнейшим действиям.

Конфликты с представителями власти являлись не только отголоском былого противостояния на революционной почве, борьбы с полицией как символом внутреннего политического и классового врага. Выдвигались претензии, вызванные мобилизацией: запасные были недовольны, что полицейских не отправляют на фронт, и требовали, чтобы мобилизация распространялась и на них. Так, например, 23 июля в Череповце толпу из запасных и частных лиц, намеревавшуюся разгромить винную лавку, остановили несколько полицейских. Собравшиеся начали обвинять последних в том, что они не идут на войну, пытались учинить насилие в отношении представителей власти, но последние открыли огонь, двое были убиты[432]. Во время бунта в Самаре запасные потребовали, чтобы стражников также отправили на фронт, после чего напали на них и на полицию[433]. В Барнауле 22 июля началась форменная охота запасных на всех полицейских[434]. Во время мобилизационных беспорядков толпа запасных, случалось, поднимала красные флаги и выкрикивала политические лозунги, что произошло, например, 22 июля в Томске около сборного пункта[435]. Также имело место сознательное осквернение царских портретов, что случилось, например, в Барнауле и селе Ребриха во время разгрома запасными местного волостного управления[436].