Прощай Азия! Прощайте степи, разгульные, беспредельные, степи пустынные! Видели вы меня юношей, полным надежды, смело, с наслаждением глядящим в вашу даль, в даль жизни; видели стариком, с поникшей головой, которого не радовал ваш вид, не пугала ваша пустыня, который не мечтал, отправляясь в путь и не восторгался надеждой на возврат. – Прощайте горы! Было время, когда я касался вашего заоблачного чела с каким-то торжественным видом, как бы заколдованной царицы наших сказок, которую должно было пробудить мое прикосновение, на девственный снег которых глядел я, как на постель шестнадцатилетней красавицы…. смешон я был тогда. В последствии я обходил вас, где мог, и смеялся в свою очередь над вашим гордым видом. И мы, как вы, напрасно ждем удивления света, напрасно подымаемся выше и выше во всеувидение, – все не достигаем, чего желаем; – дивятся нам только дети.

Читатель, может быть, мы еще встретимся, если не надоели друг другу, но уже в другом крае, на ином поле.

Встреча с Н.Н

(из воспоминаний странствователя по суше и морям)[31]

Думаю, что для вас все равно, как бы не называлась описываемая мною личность: будь это наш Влангали или К-н, будь это англичанин Коноли, Стотгард, Бернс, или жид Вольф или наконец пруссак Шлагентвейт, или другой кто из героев – мучеников науки и своего долга, погибших или пострадавших в Средней Азии, – повторяю, вам все равно; вы так мало знаете каждого из них, что одинаково равнодушны ко всем. И хорошо делаете, что не сближаетесь с подобными личностями; положения их бывают до того исключительны, пытки выносимые ими так страшны, что одно описание их расстроило бы ваши нервы, выработанные в утонченной и уровненной атмосфере совсем иного мира, чем тот, в котором вращаются они.

Что за чудный был вечер, что за ночь спустилась за этим вечером – спустилась тихо, незаметно, без тревог в природе, без волнений в сердце, которое ничего не ожидало и ничего не страшилось от приближения этой ночи, – и чего было ожидать еще! От одного дыхания этой звездометной, полной тайной неги, счастья ночи, млеешь в блаженстве как от жарких объятий самой страстной женщины!..

В такой вечер, в такую ночь встретился я впервые с Н.Н. – далеко, далеко от вас, мой читатель. – Мы шли караваном, – он кочевал с аулом рода Кыдык. Н.Н. как все люди подобные ему, по обыкновению, не сообщительный, боявшийся всякого нового знакомства как чумы, и бегавший от старого, как от холеры, – в редкие минуты увлечения являлся весь на распашку, а на кого не находили такие минуты в жизни и как было не развернуться в такую ночь: рядом с нами и почти на глазах наших раскрывался пышный алый цветок, который назвал мне мой новый знакомец, сжившийся и сдружившийся с природой, но я забыл мудреное название; настанет день и цветок опять закроется, сомкнется и сосредоточится в самом себе: только ночи поверяет он свои красоты, свои тайны!

Н.Н. жил некогда в свете. Он далеко не принадлежал к категории людей непризнанных, разочарованных, погруженных в созерцание собственных достоинств и потому чуждающихся интересов общества, – нет, он внес в свет убеждения уже выработанные, устоявшиеся; он отдавал всего себя на служение обществу, нес бремя службы с самих низких должностей, и в постоянной борьбе с ней все-таки явился видным деятелем. Но тут, как скоро заметили его, как скоро обратили на него внимание, деятельность его встретила уже повсюду преграды. Он вопил в пустыне; правда, его слушали иногда, даже соглашались с ним, но ничего не делали; проекты его превращали в мертвую рутинную букву отношений, которым давали законное течение, и они текли своим чередом, вместе с массой себе подобных пока не утопали в Лете. Его принимали всюду, честили, но тайком подсмеивались над его восторженностью, – одни толковали, что он близок к сумасшествию, другие – что это человек опасный. Такая личность не удержится ни в каком обществе, если является одинокой, если это общество еще пугается ее, не привыкло группироваться, а старается ее стушевать, сгладить, подвести под свой уровень или просто уничтожить.

Н.Н. уехал за границу, но и там не мог быть покойным. Верный своему призванию, он останавливался на каждом предмете, на каждом учреждении, то мечтал о применении его у себя, то соболезновал о том, что оно без всякого изменения, целиком и не по мерке наброшено на его родной край. Он писал, но уже за глазами никто не обращал на него внимания. Н.Н. прослыл беспокойным человеком.

Ему оставалось забыть себя и весь свет в какой-нибудь всеувлекающей страсти; но он не способен был ни к сатурналиям, ни к игре: натура не принимала этих страстей; любовь, – но та не шла ему на встречу; отыскать ее, навеять на себя, как другую прививную страсть, – невозможно, по крайней мере, для таких характеров как был у Н.Н. Он отдал себя на произвол судьбы, и судьба, вращая его по белу свету, забросила, наконец, в этот край, где встреча с ним была для меня настоящей находкой.

До того времени русские еще не переступали за Или. Во вновь присоединенном Семиреченском крае, упроченном за нами кульжинским трактатом 1851 года с Китаем, было только одно русское поселение, Копал, и, не смотря на то, что это поселение состояло из кузнецких и бийских казаков, по преимуществу зверопромышленных, очень мало знакомых с хлебопашеством, не смотря на то, что еще не было и четырех лет его существования, – оно процветало! Плодородие края изумило бы всякого европейца; разве только нильская долина может отчасти сравняться с ним, а в России едва ли и знают о Семиреченском крае, иначе он не оставался бы пустынным; только два селения прибавилось с тех пор.

Мы перешли через Или несколько ниже того места, где теперь устроена переправа в Верное. Верное в настоящее время служит единственным представителем русского владычества за Или, оно укреплено и будущность его еще завиднее Копала. Виноград, персики, абрикосы растут в изобилии. Жаль, что нет ни ухода, ни присмотра за ними; наши сибиряки, здешние поселенцы, никогда прежде не видали и яблока.

Следуя по отклонам Заилийского Ала-Тау, мы не без труда обогнули горы Богуты и остановились на южном скате Турай горы. Отсюда до озера Иссык-Куля можно было пробраться, хотя с большим усилием, в два дня, без каравана конечно.

– Вы знаете, что я здесь случайно, – сказал я, переходя к делам