Я по-прежнему придерживался идеи, что иммунная система – это истинная причина и место для нанесения удара. Мы знали, что у меня она выходит из-под контроля во время рецидивов, – выглядело это так, будто каждый раз активируется вся сложнейшая сеть из миллиардов клеток, – однако оставалось неясным, какой именно тип отвечает за возникновение и развитие iMCD. А если это не какие-то определенные клетки, возможно, включается общий сигнальный путь между разными типами? Или в iMCD виновна одна молекула, например интерлейкин-6? Без определения цели не будет и лечения.

Поэтому моей задачей снова стал поиск мишени. Первым делом я взялся за данные, которые использовал в начале недавнего рецидива, и дополнил их собранной во время него информацией, а также очень важным элементом – результатами ежемесячных иммунологических тестов, которые проводил в течение года. Было известно, что в разгар бури зашкаливает активность различных компонентов иммунной системы. Но удастся ли найти ту искру, которая разжигает огонь? Я изучал данные за большой период и искал малейшие намеки на закономерность, какую-то отправную точку для новой терапии, способной предотвратить очередную вспышку. Требовалось найти у этой бестии слабое место, ее ахиллесову пяту. На практике это означало поиск закономерностей в тысячах и тысячах страниц лабораторных исследований, медицинских статей и отчетов. Что-то пока не учтенное должно было проявиться в этом шуме.

В одной из серий анализов я заметил нечто важное (по крайней мере, для моего сверхсосредоточенного разума). Перед тем как у меня появились знакомые симптомы (вообще говоря, за месяцы до этого), в крови произошли два изменения. Задолго до возникновения усталости и проблем с органами Т-лимфоциты сильно активировались и приготовились к борьбе, хотя очевидной угрозы не наблюдалось. Ранее мы уже замечали повышение их уровня во время вспышки и даже воздействовали на них в качестве крайней меры, но улучшение было лишь временным. Любопытно, что этот параметр вырастал до возникновения симптомов. Одновременно в крови начинал подниматься уровень так называемого фактора роста эндотелия сосудов (VEGF). Этот белок нужен для того, чтобы стимулировать развитие кровеносных сосудов, – не самая неотложная задача. Может быть, это часть биологического шума, а не тот самый сигнал? При ухудшении состояния в организме много чего происходит. Но… цифры поражали. Уровень активации Т-лимфоцитов и VEGF превышал принятую верхнюю границу нормы примерно в десять раз.

На тот момент мы оценивали лишь тринадцать иммунологических факторов. Помните? В медицине видишь только то, что ищешь. Лабораторные анализы отвечают не на вопрос «Что не так?», а на вопросы «Каков уровень X?» и «Присутствует ли Y?». Задача врача и ученого – соединить отдельные точки и ответить на первый вопрос. Может, есть и другие ключевые факторы, но мы их не измеряем и упускаем из виду?

Сохраненные образцы крови пригодились. Я измерил в них уровень трехсот пятнадцати молекул – в основном связанных с работой иммунной системы. Результаты показали, что VEGF и маркер активации Т-лимфоцитов сильно повышены – оба вошли в пять процентов белков с наибольшим ростом.

На момент последнего рецидива я уже считал T-клетки потенциальной мишенью, но обнаружение сигналов их активации до и во время вспышки в двух разных наборах данных еще сильнее укрепило мое убеждение. Это мощный довод в пользу моего подозрения, что корень iMCD – в гиперактивации иммунной системы. Может быть, эти лимфоциты вовлечены в механизм, который запускает болезнь и распространяет ее по организму? Они, безусловно, имеют доступ в любой уголок. Однако подавление их активности иммунодепрессантом не особенно помогло при пятом эпизоде. А если T-клетки надо подавлять как-то иначе? Или нанести удар в другом месте?

Как насчет VEGF? Я довольно много знал об этом белке, потому что он играет важную роль в кровоснабжении раковой опухоли. Десятилетия исследований помогли установить, что рост кровеносных сосудов под руководством VEGF позволяет удовлетворить потребности злокачественного новообразования в крови. Может ли что-то похожее быть при iMCD?

В моей голове постепенно формировалась совершенно новая и правдоподобная связь между моими симптомами, iMCD и тем, что я видел в собранных данных. Все началось с тех раздражающих неприятных узелков, которые доктора вечно убеждали меня игнорировать. Эти противные гемангиомы появлялись, когда я болел, и пропадали, когда я выздоравливал. Вероятно, фактор роста эндотелия сосудов подавал им сигнал к возникновению. Моя кожа отражала то, что происходило по всему организму: неконтролируемое продуцирование кровеносных сосудов.

Теперь я готов утверждать, что заметить связь между VEGF и iMCD можно было давно, но никто этого не сделал. Она тихо проявляла себя не один год. В моей памяти начали всплывать пропущенные признаки. Доктор Элен Джаффи, всемирно известный гематопатолог, однажды призналась, что такие богатые кровеносными сосудами лимфоузлы, как у меня, встречаются крайне редко. Когда я подростком посещал офтальмолога, мне сказали, что врач никогда прежде не видел столько кровеносных сосудов в сетчатке. Доброкачественный полип в ободочной кишке, найденный у меня в первый год учебы в медицинской школе, был буквально напичкан сосудами. Следы уходили далеко в прошлое – дальше того дня, когда появились гемангиомы, дальше рака печени, дальше всего остального. Быстро стало ясно, что VEGF вполне может способствовать накоплению жидкости в организме во время каждого эпизода болезни, открывая каналы в кровеносных сосудах. Многие симптомы теперь указывали на общий источник.

Проявившаяся связь болезни с VEGF хороша тем, что уже существовало лекарство, прицельно блокирующее этот фактор. Это будет не пальба из дробовика в темноту, а – наконец-то – снайперский выстрел. Ингибиторы VEGF разработаны, чтобы бороться с раком, – они подавляют рост необходимых опухоли кровеносных сосудов. Это добавляет месяцы жизни пациентам с некоторыми тяжелыми формами заболевания, например с таким раком мозга, которым болела мама (она совсем немного не дожила до набора участников для испытания ингибитора VEGF). Да, у препарата бывают серьезные побочные эффекты, к примеру неконтролируемое кровотечение и инсульты, но разве у химиотерапии их нет?.. Может быть, лекарство, которое в 2003 году не успело поддержать маму, спасет меня?

Позвольте мне немного углубиться в теорию. Иммунная система – это ошеломляюще сложная сеть внутриклеточных и межклеточных сигнальных путей. Клетки «разговаривают» друг с другом и поддерживают строгий баланс, сообщая, когда каждой из них следует выйти на связь, а когда отключиться. Эта сеть тонко настроена, и неполадка в одном месте способна вызвать каскад событий – все посыплется, причем очень быстро.

Многие детали «конструкции» клеток человеческого организма изучены, названы, классифицированы и проверены. Я не утверждаю, что мы знаем все возможное – это совсем не так, – однако мы имеем хорошее представление о функционировании некоторых элементов и в норме, и в патологических состояниях. Как и в большинстве других случаев, часто все сводится к белкам.

Клетка – это, по сути, сложное устройство. Представьте себе компьютер. Он запрограммирован множеством кодов для выполнения разнообразных функций. Каждый раз, когда компьютер должен что-то сделать, например решить математическую задачу или издать звук, он обращается к уже заложенным в него для этого кодам. Аналогичным образом действует и генетический код – длинная цепочка примерно из трех миллиардов нуклеиновых кислот. В нем зашифровано примерно двадцать тысяч разных генов, являющихся инструкциями – руководством для изготовления всех белков, которые могут понадобиться клетке для выполнения ее функций. Просто поразительно, как все это умещается внутри крохотной клетки. Если размотать клеточную ДНК, она растянется почти на два метра, а в плотно свернутом состоянии – в хромосомах – занимает каких-то 0,00508 миллиметра. Если выстроить в ряд ДНК всех клеток человеческого организма, получится нить, длина которой примерно вдвое превысит диаметр Солнечной системы.