Бейли с ним на заднем сиденье, и она буквально вжалась в дверь, чтобы держаться от него как можно дальше. Однако, оставаясь верной себе, она продолжает улыбаться. Мистер Домингес во всей своей мужественности сидит на пассажирском месте. Я за рулем и ничего не могу с собой поделать – я вся горю. Руки пощипывает, и какой-то сумасшедший жар поднимается верх по ногам к животу и заливает грудь. Я словно вся пылаю, но в каком-то смысле это говорит мне, что я ЖИВУ.

Нужно понять, что долгое время я думала, что никогда не смогу водить машину, бегать или делать то, с чем с легкостью справляются мои ровесники каждый день. Мой мир состоял из кровати и дивана, а чуть позже, когда я уже не могла свободно перемещаться между ними, я сутки напролет лежала в кровати, читала, бесконечно смотрела телевизор, бродила по Интернету и, да, ела. Иногда с улицы доносились голоса Дина, Сэма и Кастиэля, а если удавалось сесть попрямее, я могла наблюдать через окно, как они играют в теннис, в футбол или в пятнашки. Я видела, как Дин и Сэм уезжали на танцы или на свидания (в моих фантазиях – на свидания со мной). Я наблюдала, как самый младший, Кас, лазил по окружавшим дом деревьям. Я подслушивала, как они разговаривали по телефону, ссорились и мирились. Иногда я видела Каса в нашем дворе глядящим в мое окно и сидела очень смирно, надеясь, что он уйдет, потому что, когда ты за кем-то подглядываешь, это одно, а когда подглядывают за тобой – это совсем другое.

И вот я веду машину и поэтому совсем не против того, чтобы Тревис что-то там бормотал или Бейли расспрашивала меня о нас с Джеком, и есть ли между нами что-то серьезное, и есть ли Джек и Либби в любом смысле, форме или сути, о которых она должна знать. Мистер Домингес резким голосом дает мне указания и в какой-то момент прикрикивает на сидящих сзади, чтобы те заткнулись.

Хотя я за рулем впервые в жизни, у меня неплохо получается. Как будто без усилий. Я чувствую себя в машине КАК ДОМА. И в какой-то момент меня словно ударяет – я рулю.

Да, я действительно веду машину. Как нормальный человек. Как проезжающий мимо меня водитель на другой полосе. Как водитель впереди меня. Как все те, что идут по тротуару, у кого, наверное, есть машины и водительские права. Я ВЕДУ МАШИНУ!

Это еще одно, чем я никогда не смогу поделиться с мамой, и, не отдавая себе в этом отчета, я плачу. Мне ее очень не хватает, но погляди на меня за рулем, когда я везу нас по улице. Погляди, как я стою на светофоре. Погляди, как закладываю поворот.

Мистер Домингес спрашивает:

– Ты что делаешь, черт подери?

Не отводя взгляда от дороги, я отвечаю:

– Я плачу. И еще веду машину. Я плачу и веду машину!

От этих слов я плачу еще сильнее и от счастья, и от горя.

Бейли подается вперед и сжимает мне плечо, и я слышу, как она хлюпает носом. Домингес спрашивает:

– Может, остановить машину?

– Ни за что! Хочу рулить целыми днями!

Я вдруг начинаю говорить только восклицательными предложениями. Потом смотрю в зеркала и, хотя Домингес ничего мне не говорил, пробираюсь к выезду на шоссе, потому что не могу удержаться. Мне нужно пришпорить эту машинку.

– Дави в пол! – орет Тревис, и Бейли взвизгивает, когда ее отбрасывает на спинку сиденья.

Я все еще плачу, но теперь еще и смеюсь, потому что я свободна, и этого, наверное, никому из них не понять.

– Вы понятия не имеете, что значит сидеть запертым в четырех стенах, как теленок, – говорю я мистеру Домингесу. – Это лучший день в моей жизни!

Даже мне мой смех слышится безумным, но это не так. Я смеюсь громко, искренне и бесконечно, словно я могла бы смеяться с этой секунды до конца дней своих без остановки.

Как бы смешно это ни звучало, но это действительно так. Это лучший день в моей жизни. Теперь я на шоссе, и все со свистом несется мимо меня, но потом я сама несусь со свистом вместе со всеми, словно здесь мое место в этом мире. Словно я могла бы нестись до самых облаков, движимая счастьем и свободой.

Кто-то включает музыку – песню «Все нормально» группы «Фри». В зеркало заднего вида я замечаю, как Тревис трясет головой, а бедная Бейли вцепилась в спинку моего сиденья, и ее белокурые волосы развеваются по всему салону. А песня все играет, пока я выполняю перестроения из ряда в ряд, играет так долго, что в конечном счете все мы, даже Бейли, хором подхватываем припев.

За два квартала до школы мистер Домингес заставляет нас поднять оконные стекла и сесть прямо. Но когда я въезжаю на стоянку, мы все еще поем.

Джек

После встречи членов кружка по обсуждению проблем мы с Либби вместе выходим из спортзала. Мы поднимаемся по лестницам и шагаем по коридорам, бок о бок, а затем проходим на стоянку. Мне хочется взять ее за руку, но я этого не делаю, и мой мозг цепляется за эту мысль. Почему бы тебе не взять ее за руку? Кешон, Наташа и остальные идут впереди нас, так что остались только мы с Либби.

Я говорю:

– Я тут подумал, гипотетически выражаясь, может, мы с тобой в выходные куда-нибудь сходим?

Она или притворяется, что обдумывает, или же на самом деле обдумывает это.

– Не торопись. У тебя есть на ответ приблизительно две минуты.

– Пока не снимется предложение?

– Пока я снова тебя не приглашу.

Она одаривает меня вкрадчивой и соблазнительной улыбкой, а потом низким грудным голосом отвечает:

– Я гипотетически полагаю, что это было бы весело.

Либби

Джек появляется на пять минут раньше. Волосы у него, как всегда, львиной гривой, но они мокрые, словно он только что вышел из душа, и я сижу рядом с ним на диване, и от него пахнет мылом и как-то очень по-мужски. Я стараюсь не смотреть на его руки, лежащие на коленях, на то, как его кожа кажется еще более золотистой на фоне темно-синих джинсов.

Я предупредила папу о том, что приедет Джек. Что Джек – мой друг. Что Джек приглашает меня на МОЕ ПЕРВОЕ В ЖИЗНИ СВИДАНИЕ. Да, тот самый Джек, которого ты видел в кабинете директора.

Я дышу через раз, когда мы сидим втроем (вчетвером, включая Джорджа, щурящегося на Джека со спинки папиного кресла) в неловком треугольнике, где «о многом не говорится». Папа с Джеком болтают, причем говорит в основном Джек. Папа смотрит на него так, словно пытается разгадать его истинные намерения. Он не очень-то открыт и добродушен, но и не груб, за что достоин благодарности.

Но тут Уилл Страут произносит:

– Можешь себе представить, как я удивился, когда Либби мне сказала, что хочет пойти с тобой на свидание?

– Могу.

– Я знаю, что у меня замечательная дочь, но вопрос в том, знаешь ли об этом ты.

– Я в этом убеждаюсь.

– Она, похоже, доверяет тебе и хочет, чтобы я тебе тоже доверял.