Он почти сказал «авва» при посторонних, и это почти убедило Аессалома: не врёт. В кои-то веки не врёт.

— Почему ты не дал закончить обучение Бертрана, Габ? — То, что Михаэль снова перешёл на «ты», было хорошим знаком.

— Я разведчик, почт-хенный Михаэль. Мне донесли, ч-хто йорны готовят переброску на Паолу по сх-ходной сх-хеме. Их надо было опередить. А я хочу задать встречный вопрос. — Он говорил всё увереннее, хотя и по-прежнему очень тихо. — Кто мог стрелять в гела на Гелио? Подстроить аварию — это одно, хотя тоже непр-р-х-росто. Палить прак-хтически в упор из плазмомёта — совсем другое. Кто мог переступить через Этический нарратив? Я имею в виду, кто, к-хроме твоих солдат, почтенный Михаэль?

Повисла пауза, от которой заныли зубы. Василь возмущённо вскинулся, но не посмел её нарушить.

Габи и Михаэль сверлили друг друга взглядами, а у Аве в голове не было ни единой мысли. Аргумент Габриэля был силён. Сломать вбитую во множество поколений гелов установку на запрет убийства разумных существ — задачка не для любителей. Армеец теоретически может убить всё, что шевелится. Армеец может убрать Этический нарратив, если он инструктор, как Даниил. И убирают — но только если… Вот это самое «к-хроме».

Но кому это надо? Кому-то точно надо.

— Но зачем?! — вырвалось у Аве.

Три недоумённых взгляда были ему ответом. Ни могущественный Михаэль, ни хитроумный Габриэль, ни простой солдат Василь не имели ни малейшего понятия, какого дьявола отрешившимся от мира Гелио ангелам понадобилось бы убивать своего собрата. Или делали вид, что не имеют.

*

Ни ёжика не получалось.

Тесное жилище Пети так густо увешали вирт-экранами, что они иногда перекрывались, выдавая фантасмагорические картинки. Гелам тоже было здесь тесно, и не спасал даже уход Василя на улицу — охранять.

Дольше всего Авессалом сидел у экрана, на котором шёл бой. Странный, невозможный в принципе здесь, в лазурном и золотом Гелио, бой насмерть. Отличное объёмное изображение, звук высокого качества, снимали из казарм. Аве прокрутил запись трижды.

Габриэль дрался с лучшим солдатом Михаэля. Судя по тому, что творил его единственный сын, он не собирался никого задерживать или останавливать. Габи с самого начала шёл убивать, хотя на словах утверждал обратное. Вопрос только в том — кого именно. Первый акустический удар достался Пети, но до конца не понятно, просто ли Габриэль отшвырнул помеху с пути или ещё «не пристрелялся», не определил необходимую частоту. Ну а дальше ему было уже не до того. Даниил не позволил ему закончить. Аве уже знал, зачем, точнее, за кем инструктор отправился на Паолу, но Пети изначально туда не собирался. Для него это путешествие очень опасно, несмотря на все теории о критической площади фотоматерии. Спасался ученик от неминуемой смерти или в последний момент понял что-то настолько важное, что решил рискнуть?

Думать о Пети вот так, отстранённо, было тяжело. О Данииле гораздо легче, хотя рисковал тот ничуть не меньше, а может, и больше. Ещё тяжелее было взвешивать — соврал сын или нет, когда уверял, что не собирался убивать по крайней мере отцова ученика? И насколько сам Авессалом-старший хочет, чтобы Габриэль сказал правду? Достаточно, чтобы подменить реальное желаемым или всё-таки нет?

Но если поддаться эмоциям, то и думать бесполезно.

— А я говорю, что для своих он мог считаться отступником, и это могло повлечь…

— Не неси ерунды, Михель. Ангелам это без разницы абсолютно, у них нет организации, ничего даже близко похожего. Индивидуалисты…

— Габ, ты рассуждаешь, как компьютер. Твердотельный. Ангелы по психоструктуре близки к людям, как никто. И их поступки часто диктуются не логикой, а…

— Михель, логика есть всегда, разве что не сразу понятная. И вообще, почему мы зациклились на ангелах?

Голос у Габриэля заметно окреп. Прорезались знакомые звуки скребущего по стеклу железа.

— Ты опять за рыбу деньги?! За своих бойцов я отвечаю головой! А вот за тебя нет!

— Я не…

— Ты сам сказал: некому подтвердить, что ты в ту ночь спал дома.

— Даниил нарушил приказ. Слетевший с нарезки армеец — мой личный ночной кошмар, Михель. Да, предусмотрен предохранитель, но пока он сработает…

— Свои предохранители проверь, ты!..

Михаэль сорвался на страшный хрип, Габи вздыбил перья. Аве тревожно вскинулся, готовый разводить спорщиков (врагов?) по углам. Но хмурая физиономия Василя появилась в дверях на секунду раньше.

— Тут до вас какой-то шизик, — невежливо сказал он, цепким взглядом обводя диспозицию. — Впускать или подождёт?

— Впускай, — выдохнул Аве. Хвала Древу, будет чем отвлечь этих крикунов.

Василь пошарил у себя за спиной и вытолкнул вперёд багрового от возмущения гела в голубой униформе. Всего секунда понадобилась Авессалому, чтобы вспомнить, кто это.

— Что случилось, Иона? — вырвалось невольно, а сердце сбилось с ритма.

— Они… — Иона, сотрудник больницы-пансионата для «четвёртых», покосился на окружающих. Аве кивнул, разрешая говорить при посторонних. — Они гудят второй час. И танцуют, раньше не было. Мы ничего не можем сделать. И… Древо! Аве, гелы идут к нам. Снаружи. Взрослые, дети, кто угодно. Их десятки, Аве, а может и сотни, они… они тоже гудят и идут, идут и…

Иона схватился за кудрявую голову.

— Спокойно, друг мой, — сказал Аве, ощущая что угодно, только не спокойствие. — Главное, без паники. Михаэль, вызывай всех своих, кто здесь и свободен. Безотлагательно.

— Да, Аве.

— Габриэль, мне нужно кое-какое оборудование из твоих лабораторий. И тоже молнией.

— Да, Аве.

— Похоже, какое-то время мы будем заняты только нашим ульем. Убийца в Гелио — это важно, но потом.

— Да, Аве, — хором.

***

Нудный Ник сказал, что вот теперь — всё, насовсем. Доорался вдрызг, вздохнул. Оскалился: идиот!

Габриэль угрюмо молчал. Смотрел в потолок — холодный белый потолок палаты в секторе Улучшений. И не потому молчал, что сказать нечего.

— Через неделю, может быть, он сумеет сказать шёпотом пару слов, Аве. — Ник хмурил густые рыжие брови. — Потом я смогу пристроить что-то вроде усилка, но всё остальное необратимо. У-у-у, идиот!

Ник потряс большим волосатым кулаком.

Габриэль лежал неподвижно. Даже кисти рук, по которым легче всего догадаться о внутреннем состоянии, не шевелились. В его раскрытом, вспоротом горле копошились мерзкого вида щупальца. Выковыривали что-то, ввинчивали. Не то шили, не то клеили, время от времени отшвыривая в кювету кровавые сгустки и белёсые клочочки.

Аве мутило от этого зрелища, от каменной усталости и дурных предчувствий. В голове ещё стоял тот дьявольский гул — ритмичный и… и невероятно притягательный, будто трогающий где-то в затылке центр запретных удовольствий.

*

То, что творилось возле больницы, не