доступным биением скрытой жизни — и пытался поймать в обретённом потоке информации ускользающее воспоминание…

Рывком обернулся на еле слышный шорох, вскидывая самострел. Стас замер и ухмыльнулся — свои, мол.

— Хороший слух, — сказал он, подсаживаясь рядом. — Обычно меня трудно поймать на подходе.

— Тихо просто, — виновато отозвался Берт. — И тревожно как-то.

— Ллойд мёртв, — напомнил Стас. — Без вожака они ничто. Отдохнём какое-то время. Потом будет ещё кто-то, обязательно. Регулярно заводилы появляются, слава богу, нечасто. Зандер, покоя его душе, рассказывал, что лет пятнадцать или что-то около того назад был некий Саймон Усатый, который тоже сумел сколотить шваль в банду. Тоже громила — косая сажень в плечах. Натерпелись тогда от их выходок…

— Этого Саймона отец Сэма придумал, как убить?

— Нет, тогда община была гораздо слабее. Отогнать дикарей подальше — про большее и не мечтали. Зимой Усатого пришибли свои же. Он обещал, что зиму они проживут сытно, но прообещался, видать.

Берт подумал, что в ту зиму банда, прикончившая мясистого вожака, какое-то время, безусловно, не голодала — и отстранённо удивился собственному цинизму. Но задавать вопросы ему свежеобретённый цинизм не помешал.

— А за что вы выгнали Ллойда?

Стас так редко проявлял желание пообщаться, что грех не воспользоваться. Тем более Берта давно интересовал этот сильный и явно незаурядный человек.

— Он… — после недолгого жевания губы отозвался Стас, — хотел быть богом. Пусть маленьким, но богом. Считал, что имеет на то основания. Вот, стал для этих. Карал и миловал. Они ему разве что ботинки языками не мыли. Ллойду именно такое нравилось, а в общине-то хрен бы он такое получил. Вообще всякий в жизни получает, что хочет.

— Если знает, чего хочет, — вздохнул Берт. Последняя сентенция звучала как минимум спорно, но он боялся возражением спугнуть откровенность.

Стас медленно кивнул.

— Именно. Если знает и если готов платить за полученное.

— А ты? Ты знаешь?

— Знаю. — Физик, не моргая, смотрел в огонь. — Я получил. Я заплатил и буду платить сколько надо.

Берт терпеливо ждал, и не напрасно.

— Ты странный, Берт. Реально странный. Умеешь спрашивать, умеешь слушать, умеешь молчать, эмпат, чистоплюй и убиваешь без колебаний. Гришка вот убивать не умеет, а ты умеешь. Хотел бы я знать, чего ты хочешь от жизни.

— Ещё не понял, — серьёзно ответил Берт. — То есть одно знаю, но вряд ли получу, даже если отдам всё.

Стас дёрнул губой.

— Если ты про девчонку, то получишь. Уже, считай, получил.

Берт почувствовал, как краснеет. Неужели вот так всё на виду?!

— Я…

— Ага, прямо на лбу большими буквами, — уже не пряча ухмылку, подтвердил Стас. — Но есть ещё что-то, верно?

— Верно, — выдохнул Берт. — И это как раз то, чего не пойму пока. Знаю, что нужно, что должен, но не знаю, хочется ли мне этого. — И выпалил, краснея ещё больше: — А Айрин всё равно любит другого.

— Не любит, не волнуйся. Кто-то стал для неё богом, но это не любовь.

— А ты откуда…

— Слышно. Я умею слышать. Не слушать, а слышать — за словами. Иначе бы не выжил.

— Выживал — из-за гена бабли? Прости, мне Айрин разболтала, а ей Каринка.

— Я не шифруюсь. Здесь не шифруюсь. Даже ты со всей своей эмпатией, даже Гришка, никто не поймёт, что для меня значит — говорить вслух, что у меня нет этого лядского гена…

***

Проблема вылезла слишком поздно. Да, мальчик долго не говорил, но он же абсолютно всё понимал! Агнешка даже не водила Стася по врачам: подумаешь, у Бриты сын вообще в три года заговорил. Стась заговорил в два с половиной, но как… «ла-ба-ма-дай» и прочий лепет вместо нормальных связных, пусть и простых, предложений на бабли! Это второй язык может быть «ла-ба-ма» поначалу, но не бабли!..

Холодея от ужаса, Агнешка купила детскую яркую книжицу с коротенькими, знакомыми ему смешными стишками, подсунула под нос, но Стась бессмысленно водил глазами по строчкам и не хихикал. Это могло значить только одно: один шанс из ста тысяч достался именно ему.

Дисбаблия.

Индржих выслушал истерику жены молча, качнул большой головой и взял сына на руки. «Значит, будем учить», — коротко сказал. «Как — учить? Чему? Бабли?!» — взвизгнула Агнешка, заливаясь слезами. «Обыкновенно учить, Стась не один такой. Так же учить, как польский. Успокойся, Агнешка. У нас очень умный сын, он справится. И мы справимся. Только помалкивай ради бога».

«Так же». Легко сказать — так же. Раньше для дисбабликов были отдельные садики и интернаты. Теперь от них не осталось и следа.

Как научить дышать, если ученик не умеет, а учитель не знает, как не дышать? Как научить такого маленького, чтобы никто не заметил, да ещё и за ограниченное время?! Агнешка нашла кучу старых лингвистических и культурологических монографий по бабли, остались от бабушки, но они были бесполезны и ей, и Стасю.

Букварь — или что-то вроде него — написал Иржи, за месяц. Агнешка рисовала картинки на карточках, на двух языках подписывая названия — солнышко, трава, котик, дом… Вырисовывала забавные цифры, чтобы как можно раньше научить считать. Математика — это выход. Выдавала сыну обожаемый им изюм за успехи и регулярно дрожала от страха.

Больше года Стась прожил затворником, не выходя за пределы двора. Да, они переехали из городской квартиры в сельский дом. Там были большие проблемы с водой и электричеством, Индржиху приходилось вставать в пять утра, чтобы успеть на работу, но отсутствие чуткоухих соседей за картонными стенами многоэтажки окупало бытовые неурядицы. Подумаешь, в городской квартире тоже воду по часам включали. А здесь солнце, воздух, свой двор, садик с розами… Соседи простодушные, верили, что у малыша нервная болезнь, и ему нельзя играть с другими детьми, пока психика не окрепнет. Агнешка даже полюбила новый образ жизни. В деревне страх давил не так сильно. Сюда почти не заходили йорны.

Стась учился быстро и охотно. Но выученные в достаточном количестве слова и фразы на бабли звучали как… выученные. Польский шёл гораздо лучше. Или Агнешке так казалось? Время-то уже поджимало. Четыре года — крайний срок для дошколки, если не отдать, то обязательно придут из ювенального надзора спрашивать, что да как. Агнешка слышала, что за каждого ущербного йорны выдавали большие премии. Но Иржи рассердился и сказал, что йорны никогда ничего не дают людям. Если такие премии есть, то выплачивает их правительство — за то, что йорны остались довольны и какое-то время никого не убьют и ничего не разрушат. Они, сказал её муж, хотят стать нашими богами,