В понедельник Нил Льюис не пришел в школу, я этому очень обрадовалась. Миссис Пирс, похоже, ничего не знала про пожар, остальные тоже, так что если Ли с Гаретом и были тогда вместе с Нилом, они никому ничего не сказали.

Когда я вернулась домой, то увидела, что на углу стоят мистер и миссис Нисдон, миссис Эндрюс и мистер Эванс, все с продуктовыми пакетами. Мистер Нисдон говорил:

— А мы теперь изволь жить рядом с этим.

Мистер Эванс сказал:

— Я понимаю, зачем он это построил, но все равно такое недопустимо. Вы только посмотрите на это битое стекло.

Миссис Эндрюс сказала совсем тихо:

— По-моему, у него в последнее время мозги не в порядке.

Мистер Нисдон покачал головой:

— Они у него давно не в порядке.

Увидев меня, они замолчали, миссис Нисдон улыбнулась, но улыбка вышла нетвердая. Я не стала улыбаться в ответ. И услышала, как она сказала, когда я отошла подальше:

— И видит Бог, девчушка у него тоже странная, и чем дальше, тем хуже.

Я шла к дому, по мне бегали мурашки. Вошла в калитку, заперла ее за собой. Выглянула в щелку в заборе. Мурашки забегали сильнее. Я подобрала камушек и забралась на обгоревшую вишню. Изо всех сил бросила камушек через забор и сразу спрыгнула вниз. Снова выглянула в щель — они умолкли и смотрели на наш дом.

Я дождалась, когда они снова заговорили, взяла еще один камушек, забралась на вишню и бросила его изо всех сил. Он попал мистеру Нисдону в шею, и мистер Нисдон успел меня заметить, прежде чем я спрыгнула вниз. Я видела через забор, как он таращится на наш дом. Миссис Нисдон положила руку ему на рукав. Они ушли к себе.

После их ухода мне стало жарко, я села, прислонившись спиной к забору, упираясь каблуками в землю. Я не ушла, пока не приехал папин автобус, хотя к этому времени уже стемнело и меня трясло.

— Ты что здесь делаешь? — спросил папа.

За ужином я сказала:

— Мистер Нисдон говорил о том, как ему нравится наш забор.

Папа сказал:

— Я рад, что он его одобряет.

Через несколько минут я сказала:

— Он там теперь навсегда?

— На ближайшее время.

— Хорошо, — сказала я. — Мне он нравится. Самый замечательный забор в мире.

В этот вечер мы читали в Библии про Иерусалим. Оказалось, что после смерти Иисуса Иерусалим тоже превратился в Вертеп, а ведь он же был столицей Красы Земель. В 70-м году Бог допустил, чтобы его разрушили римляне. Большинство жителей забыли, что Иисус велел им уходить в горы, — а он велел еще тогда, когда пришло и ушло первое войско. Когда римляне вернулись, было уже поздно. Город обнесли стеной из острых кольев, и там начался голод, люди ели собственных детей.

— Спаслись немногие, — сказал папа, — лишь те, кто вспомнил слова Иисуса. Они убежали в горы и оставались там, пока римляне не ушли. Великая Скорбь будет выглядеть точно так же. Мы не должны терять бдительности, ибо она явится как тать в нощи.

Всю эту неделю, если кому-то нужно было поговорить с папой, им приходилось кричать через забор, тогда он становился на канистру из-под молока и смотрел на них сверху вниз. Почтальону пришлось бросать нам почту через забор: папа сказал, что прибить почтовый ящик — значит напрашиваться на неприятности.

Я в тот день сказала папе, что мне нравится наш забор, но когда я возвращалась из школы и кто-то еще шел по улице, я не пользовалась обычным входом, а сворачивала в проулок и входила через заднюю калитку.

В своей комнате я тоже больше не могла сидеть, потому что мне было плохо рядом с Красой Земель. Я все пыталась вспомнить в точности, что там где находится, но так и не сообразила, сдвинулось что-нибудь с места или нет. Перед сном у меня сильно разболелась голова, пришлось попросить у папы парацетамола.

Я легла спать, повернувшись спиной к Красе Земель, но потом мне стало страшно и я опять повернулась к ней лицом. В какой-то момент мне приснилось, что человечки накинули веревки на ножки кровати и лезут по ним, и я проснулась, когда человечек, которого я сделала похожим на Нила Льюиса, стал пришпиливать мои волосы к матрасу зубочистками.

После уроков я долго ходила по палисаднику и смотрела в щели забора. Как будто бы я была невидимкой, только какая уж тут невидимость: если какой дом и был виден издалека и всем, так это наш. Будь наш город Иерихоном, нам не пришлось бы вывешивать в окно красную веревку, Бог и сам бы понял, какой дом сохранить от разрушения.

Я, конечно, соврала папе, что мистеру Нисдону нравится наш забор, но одному человеку он действительно понравился. Во вторник миссис Пью возвращалась из магазина с тележкой и сказала:

— Вот бы и мне что-нибудь в таком роде. На него очень удобно вешать корзинки.

Она попросила узнать у папы, не построит ли он и ей такой забор, но я не стала узнавать. Папа вел себя странно.

Каждый вечер после чтения Библии он сидел в промежуточной комнате и разбирал счета — вернее, он говорил мне, что собирается делать именно это, но когда я заглядывала в замочную скважину, он просто смотрел в пустоту. Когда я однажды забыла погасить свет в прихожей, он рассердился, а еще он рассердился, когда я хотела выбросить хлебную корку, потому что на ней была плесень. Он сказал:

— Это обыкновенный пенициллин, радуйся, что в доме вообще есть еда!

Спать он ложился раньше обычного и спал теперь, как правило, на матрасе на кухонном полу. Перед сном он обходил сад и убеждался, что задняя калитка заперта. Потом заходил в дом, отключал электричество и вешал над задней дверью топор. Я лежала в кровати, смотрела в окно на город и думала про всех этих жителей Иерусалима. И все пыталась понять, кто же на этот раз будет римлянами и если они сюда явятся, сумеем ли мы убежать в горы.

В пятницу Нил Льюис снова пришел в школу. Я почувствовала, что он входит в класс, еще до того, как увидела, хотя вошел он не так, как обычно. Тихо сел на свое место. А потом сделал странную вещь. Он посмотрел на меня через плечо, будто чтобы убедиться, что я там есть, и в этот момент я все поняла. Я поняла, что это он устроил пожар, вместе с братом и приятелями, и меня замутило. Трудно сказать, почему — от злости или от страха, но я поняла, что не должна больше думать про Нила Льюиса, ни одной секундочки, потому что если подумаю, случится что-нибудь плохое.

В понедельник меня разбудил странный звук: хлопок и рев. Рев раздался через полсекунды после хлопка. Я посмотрела вниз и увидела, что папа стоит на тротуаре. В одной руке у него банка коричневой краски, в другой — кисть. Он окунал кисть в банку и стряхивал ее на забор. Стряхивал и ревел. Лицо у него было перекошено, как будто он плакал.