Он дернулся, а я приникла ближе, крепко стиснув между пальцами снежные пряди на затылке. Ты хотел тепла? Так забери! Бери!

Я слышала стон в его груди, я знала, как это больно, когда после мороза тело отходит.

Тебе больно, маг?

Приникнув тесно-тесно, отдавала свое тепло, войд же давно отпустил мой затылок и упер ладони в стену позади. Как будто попал в капкан и оттого не в силах был двинуться. Я разомкнула поцелуй, чувствуя, что лорд не может сейчас помешать, и приникла к его горлу с необъяснимой жадностью. Обхватила шею ладонями, чувствуя тепло от своих губ, от своих рук. В его гортани еще плескался, прокатываясь вниз, мой огонь и встречался с жаром, что просачивался сквозь поры. Я лизнула языком, как кошка, провела по горлу, ощутив, как дернулся кадык, а маг запрокинул голову. Я едва не урчала от удовольствия и млела от ощущения, что тепло сталкивается с уродливыми кристаллами, обтекает их один за другим, безжалостно сламывает и стачивает острые края, смывает колючие грани, подобно воде, освобождая путь воздуху. И вкус на языке становился слаще.

Сила радостно фыркнула от нового всплеска его боли и неслышного стона, родившегося внутри, которому вновь не дали прорваться крепко сцепленные губы.

Нет, мой враг, я хочу слышать.

Его шея, подбородок, снова губы.

Я разбила, знаю, что пробила лед, он теперь крошился легко, стал рыхлым и податливым. А руки, упиравшиеся в стену позади, вдруг сдавили крепко-крепко, сжались на моих плечах, а после оттолкнули, разорвав поцелуй.

— Огненная кошка! — сказал негромко. — Такова твоя сила, Весна?

И еще тише:

— Знала, что такой можешь быть?

Разве я могла знать, если прежде подобного не творила? Огонь без огня, так это Бренн называл? Теперь я четко уяснила, что он имел в виду. Огонь перекрывал собой все, превращал меня в другую девушку, как и его дар превращал войда в ледяного лорда.

Мое дыхание теперь было тяжелым, но пламя уже не опаляло, а снежная сила, напротив, перестала грозно щериться, став привычно опасной и холодной.

И теперь я увидала лед вокруг. Толстый слой, который покрыл и дорожку, и бревна ближних домов. Мной ощущалось, что лед не просто затянул корочкой поверхность, а прошел сквозь землю и сквозь дерево. Захочешь разбить, не совладаешь. Запоздало тряхнуло жутким осознанием: «Что значат мои всплески силы против его?» Что случилось бы, не выпусти он вьюгу нарочно в тот миг, когда упер ладони в стену позади меня? Тогда бы лед прошел сквозь тело одной чародейки, слишком неумелой, чтобы совладать с собственным даром и приструнить разошедшуюся огненную кошку, не позволить ей дразнить и злить ощерившегося снежного волка. Не было бы меня уже на свете. И здесь не как с ледяным духом, одной минуты хватило бы.

Я дернулась и почувствовала, что отцовский полушубок примерз намертво. Едва удержала вскрик, когда войд схватил, точно котенка, за шкирку и рывком отодрал меня от стены. Полушубок хрустнул и обзавелся такой огромной прорехой на спине, которую уже не починить.

Вьюга в глазах напротив погасла. Они стали почти привычными, как и голос, не злой, не шипящий, а тихий, без эмоций и чувств.

— Научу ведь на свою голову.

И словно вздохнул.

— Зачем же взялся, коли огонь противен?

— Затем, что хороший момент выбрала, чтоб настоять, — ответил и отвернулся. Не прибавил больше ни слова. Спокойно продолжил свой путь, словно по ровной тропинке шел, а не по обледенелой дороге.

Я взглядом его проводила, а когда сама шаг сделала, соскользнула вниз и растянулась на земле. Лед оказался ровнее, чем зеркало, пришлось едва ли не ползком обратно добираться.

Искристое морозное утро началось с довольного визга за дверью женской избы. Я поскорее вышла на крыльцо, чтобы увидеть, как от раскрытых ворот вниз по обледенелому склону несется целая ватага мальчишек. Их наставники стояли неподалеку и, пряча улыбки, наблюдали за веселившимися учениками. Они их еще погоняют, но не забирать же у детворы радость утреннего катания.

Быстро оглядев двор, я заметила, что ледяная дорожка осталась теперь только там, у ворот, а прочей, в руку толщиной, наледи уже и след простыл.

На заре войд времени не терял, быстро развеял следы собственной силы, оставив только вон ту горку, по которой теперь с визгом неслась вниз детвора. Даже самой захотелось, на них глядя, скатиться разочек к подножию.

— Ну что замерла? — Я повернулась на голос и увидела улыбающегося Сизара. — Тебе войд велел на поле явиться, как проснешься.

Князя тоже забавляла детская возня, и сегодня он обратился ко мне совершенно спокойно, а не как в последнее время задумчиво, чуточку напряженно. Я и видеть его стала реже, все больше Севрен разные вещи рассказывал, а Сизар часто отлучался по делам и подключался к моему обучению, когда друга требовалось подменить.

— Там теперь легко не спустишься, — кивнула на раскрытые ворота.

— А ты скатись, — рассмеялся князь.

Предупреждал меня Севрен, и не зря. Он знал, что теперь начнется, вот и подсказал, я же тогда не взяла на себя труд задуматься. Нынче на раздумья времени не имела, как и на все остальное. Из мыслей в голове только одна билась, и хотелось ее не высказать, а провыть.

«Пожалей!» — стучало в висках и разливалось в красном мареве, застилавшем глаза. Хотелось подползти к войду, вцепиться в жесткую ткань штанов и завыть в голос, умоляя дать мне передышку.

Но: «Войд у нас совсем жалости не ведает к ученикам», — говорила Белонега, и говорила не просто так. Вечность тренировок спустя я наконец уяснила, что просить бесполезно. Теперь каждый день для меня заканчивался, едва начавшись. После наших учений я уже была ни на что не годна. Войд учил использовать силу.

«Пожалей» — так и не произнесла это слово, рухнув точно подкошенная на колени. Уперлась ладонями в снег, который утром еще хрустел под пальцами здесь, на снежном поле, а в иных местах и даже в лесу на прогалинах подтаивал, открывая взгляду темную землю.

В бок ткнулся носом Эрхан, подбадривая, понукая поскорее встать на ноги. Войд долго ждать не будет, ударит опять, а если не успею закрыться, то буду стонать весь день на лавке, не чая покоя найти, желая, чтобы лекарство Белонеги совсем-совсем чувствительность забрало, потому что эту пытку телесную выносить невозможно.

— Поднимайся.

Ровный голос, как первое предупреждение. А второго не будет, потому что сразу последует удар. И я встала. На дрожащие, трясущиеся ноги, но встала. «А прежде ведь не поднималась», — мелькнула и исчезла мысль, когда войд качнул головой: «Нет, опусти руки ниже, следи, куда я направляю удар». Еще бы за мутной красной пеленой я могла уследить за его ладонями, за мерцающими полупрозрачными сгустками — скоплениями снежной силы. Сизар называл их снежками, а Белонега смазывала лиловые синяки по всему телу какой-то особенной мазью.