— В рамках культурной программы, — отрезал Плетнев. — И позволь тебе заметить, ты опаздываешь на работу уже на три минуты.

— Ничего я не опаздываю. У меня совещание с руководством.

Плетнев скупо улыбнулся.

— Совещание окончено, поднимайся к себе.

И пошел в сторону своей машины.

— А ты?

— Я же сказал, меня сегодня не будет.

— Зачем же ты приехал? — удивилась я.

Он ничего не ответил, только покачал головой, посмотрел, как на дурочку, сел в машину и уехал.

А я вспомнила о папке, которую Валентин обещал оставить в моей машине. Вчера я о ней совершенно забыла, самое время проверить ее наличие.

Папка в машине была. Я подержала ее в руках, прикидывая, как лучше поступить: взять бумаги на работу и, пользуясь отсутствием начальника, посмотреть документы или заняться ими вечером, дома, в спокойной обстановке. В конце концов, решила не рисковать, вдруг кто-нибудь заметит бумаги, заинтересуется. Ничего секретного там нет, только то, что находится в общем доступе, но Валентин прав: зачем кому-то знать, что я интересуюсь личной жизнью собственного начальника. А сейфа в моем кабинете нет.

Папка перекочевала из салона в багажник, я поставила машину на сигнализацию и пошла на рабочее место. Пришло время заняться своими служебными обязанностями.

То, что Плетнев скромно назвал «документами», оказалось по факту полным собранием сочинений Льва Толстого, не иначе. Весь день я просидела за их изучением, потом писала заключение за заключением, а когда, наконец, разогнулась, моргая покрасневшими глазами, обнаружила, что до конца рабочего дня осталось пять минут. Вот это я дала трудового энтузиазма.

Естественно, посмотреть материалы по предстоящей конференции в Малайзии времени не хватило.

Вечером пришло сообщение от Плетнева — он писал, что на этой неделе его не будет в Москве и дал поручение подготовить еще кучу финансовых документов, сводок и отчетов. Все это следовало скидывать ему на почту по мере готовности. Я не рискнула спрашивать, где будет носить моего начальника эти дни, вовремя вспомнив, что деньги он мне платит не за любопытство, и с увлечением занялась подготовкой к предстоящей конференции.

Плетнев организовал мне целую команду во главе со Славиком, который на поверку оказался не только классным специалистом (в чем я, зная Плетнева, ни минуты не сомневалась), но и приятным молодым мужчиной с развитым чувством юмора. К концу недели у нас с ним сложились вполне хорошие отношения. Пару раз мы даже пообедали вместе.

В водовороте дел я совсем забыла о папке, которая продолжала ездить со мной в машине.

В пятницу вечером все документы по конференции были полностью готовы. Я от души поблагодарила всех за отлично проделанную работу, и мы, пользуясь отсутствием начальника, выпили кофе прямо в кабинете. Славик, проникшийся ко мне симпатией (видимо окончательно пришел к выводу, что я не планирую занять его место в сердце и приемной Плетнева), принес коробку бельгийского шоколада. В общем, посидели душевно.

А потом я отправилась домой, нужно было просмотреть гардероб, решить, что брать со собой в поездку и, возможно, съездить, купить пару нарядов. Как раз впереди выходные.

Плетнев так и не объявился. Я исправно отправляла ему на электронную почту документы, получая от него скупое «спасибо» и новые задания. В общем, нормальные рабочие отношения, ничего личного.

Перетряхнув весь свой гардероб и, глянув, какая погода ждет меня в Куала-Лумпуре, решила, что мне жизненно необходимо купить несколько более подходящих для малазийской погоды вещей. Тридцатиградусная жара и почти стопроцентная влажность диктовали свои условия.

Субботним утром я наслаждалась тишиной и молочным улуном, уговаривая себя, что чай это источник здоровья и бодрости. Сидела в кресле на кухне и прикидывала планы на день. Сначала проедусь по магазинам, а потом — освежу маникюр.

Разглядывая собственные ногти, осознала, что впервые с того дня, как погибла моя семья, чувствую себя действительно живой. Умиротворенной. Даже немножечко счастливой. Это было неправильно. Я не имела права радоваться жизни, пока убийца моих близких не получил заслуженного наказания.

А потом мелькнула крамольная мысль, что и у меня есть право на маленький кусочек счастья. И, если есть жизнь после смерти, то неужели папа с мамой, Андрюша или Сашенька осудят меня за эти пять минут счастья?

Мои размышления о вечном прервал звонок в дверь. Я вышла на улицу — у калитки стояла Мири.

— Привет!

— Доброе утро, — я постаралась быть вежливой, хотя появление жены Плетнева грозило поломать все мои планы.

— Угостишь чаем? — спросила Мири.

Угощу, а куда я денусь?

— Конечно, — ответила, подходя к калитке и пропуская Мири на участок. — Проходи.

Она устроилась на кухне, получила чашку чая и поинтересовалась:

— Какие у тебя планы на сегодня?

Было понятно, чтобы я ни ответила, Мири настояна составить мне компанию.

— Хочу пройтись по магазинам, — не стала скрывать я.

— Отлично, — обрадовалась Мири. — Я, пожалуй, поеду с тобой. Ты же не против?

— У меня есть шанс отказаться? — сделала вид, что шучу.

— Ни единого, — улыбнулась жена Плетнева.

— Поехали, — вынуждена была согласиться я.

— Только на твоей машине.

— А что так? — спросила, зная, что Мири обожает ездить за рулем.

— Выпила кофе с коньяком, — неожиданно ответила Мири.

— Что, уже?

— А что такого?

— Десять утра, — я выразительно постучала на циферблату на запястье.

— И что? — с вызовом спросила Мири.

— Женский алкоголизм, говорят, не лечится.

— От пятидесяти граммов коньяка со мной ничего не случиться. Но за руль не сяду. Так что едем на твоей.

— Хоть чай допить дашь?

— Даже накраситься дам, — «разрешила» Мири.

— Спасибо.

— Ты, давай, собирайся. И я тоже пойду, оденусь, — поднялась из-за стола Мири. — Спасибо за чай. Встречаемся через час.

Пока одевалась, прикидывала: стоит ли говорить Мири, что лечу с ее мужем на конференцию? Или промолчать? А если он ей сам скажет, то в каком положении я окажусь? Так ничего и не решив, села в машину.

Уже по дороге Мири спросила:

— Ты летишь с Виктором в Малайзию?

— Лечу, — согласилась я. — На конференцию в Куала-Лумпур.

— Да, он сказал. Вы будете вдвоём?

— Не знаю, — ответила я, не отрываясь от дороги. — Он ничего не говорил, возможно, с нами будет кто-то еще.