Вам шестьдесят, Вам шестьдесят всего лишь.

Гляжу на Вас – и счастья не избыть!

* * *

Мы провели в Сарселе первую военную зиму. Друзья приезжали повидать нас и задерживались на много дней. Частенько у нас подолгу гостила прелестная и элегантная Екатерина Старова, сын которой был на войне. Деликатная участливость и преданность Екатерины делали ее воистину добрым Провидением для многих несчастных. Помощь и участие, которые она проявила в момент смерти матери, укрепило нашу дружескую связь, со временем все возраставшую. Екатерина в тот год приехала в Сарсель на Рождество со множеством друзей. Каждый привез что-нибудь для праздничного ужина, а мы нарядили рождественскую елку.

Полуночная служба, которую мы слушали в то первое военное Рождество, транслировалась по радио и в окопах, где находился сын Екатерины Старовой. Служба закончилась, а мы молча сидели вокруг зажженной елки. Мысленно мы перенеслись далеко, через пространство и время, к рождественским праздникам нашего детства, в Россию… Внезапно елку охватило пламя; но мы так ушли в воспоминания, что она сгорела, а никто и не пошевелился.

Стояли суровые морозы, гололед часто затруднял связь с Парижем. Весной война стала набирать обороты. Началось настоящее вторжение, со всеми его бедами и ужасами. Мы увидели сначала бельгийских беженцев, вскоре за ними последовали французы из северных департаментов. Телефонная связь была отрезана. Мы больше не могли общаться с Парижем, а скудные известия, доходившие до нас, не согласовались с сообщениями радио. Число беженцев росло и росло. Появление беженцев из Лузарша, находившегося от нас всего в двадцати километрах, посеяло в Сарселе панику. Торговцы закрыли лавки, включая продовольственные магазины, и город опустел в один день. Нам тоже надо было уезжать поскорее, ибо мы оказались под угрозой голодной смерти. У нас как раз осталось ровно столько бензина, чтобы добраться до Парижа. Столица была почти пуста, большинство отелей закрыты, и многие из знакомых уезжали. Наконец, мы нашли приют у Нонны Калашниковой. Она жила на улице Буало в крошечной комнате, где мы ночевали втроем, не считая ее собаки и нашей кошки. На следующий день барон Гауч оказал нам гостеприимство в своей квартире на улице Микеланджело. Отправившись повидать нашего друга графиню Марию Чернышеву, жившую рядом, на бульваре Эксельмон, мы нашли ее на улице перед домом. Она устраивала столовую, чтобы кормить несчастных, бегущих от вторжения. Это было классическое и печальное зрелище массового бегства населения: испуганная толпа женщин, детей, стариков, самые крепкие шли пешком, другие набились в повозки, вперемешку с собаками, кошками, птицей, мебелью и матрасами. Большинство этих несчастных людей с суровыми, изможденными лицами, которых выгнала в дорогу бессмысленная пропаганда, не знали, куда они идут. Изнуренной женщине, тащившей четырех детей и скудную провизию, я попытался растолковать, что она подвергается гораздо большей опасности, бредя вот так наугад, чем если бы осталась дома. «Да вы еще просто не знаете, – сказала она, – что немцы насилуют женщин и режут детей на куски.»

Мы предложили нашей подруге свою помощь, но все магазины были закрыты, и мы с большим трудом смогли достать только хлеб и сахар.

Бедствия людей оборачивались бедой и для животных. Было ужасно слышать отчаянные крики несчастной скотины, голодной, брошенной хозяевами на произвол судьбы. Повсюду летали попугаи и канарейки. Они легко позволяли себя поймать, и мы смогли спасти нескольких птиц и раздать друзьям.

Среди оставшихся в городе немногочисленных парижан была большая доля русских. Многие, чтобы обеспечить охрану своих жилищ, устраивались в покинутых каморках консьержей.

Трудно передать, как тревожно было в те дни. Всех томила мучительная неясность, будет или нет столица объявлена открытым городом.

14 июня немцы заняли Париж. Мы смотрели, как они въезжали в ворота Сен-Клу. Вокруг нас плакали люди, и у нас самих на глазах были слезы. За двадцать лет, прожитых нами во Франции, она стала нашей второй родиной.

Сразу же после заключения перемирия оккупационные власти закрыли все русские заведения, и число безработных возросло еще больше. Эмигранты были вынуждены просить работу у единственного нанимателя – Германии, что не преминуло снискать к ним враждебность большинства французов.

Тем временем жизнь так или иначе устраивалась. Население, рассеянное на дорогах, понемногу вернулось в свои дома. Мы сделали то же самое, и к концу июля приехали в Сарсель. Вскоре нам нанесли визит немецкие офицеры. Сначала мы подумали, что они пришли арестовать нас. Но, напротив, они хотели убедиться, что мы ни в чем не нуждаемся! Когда они предложили нам бензин, уголь и пищу, мы поблагодарили и отклонили их предложение. Спустя некоторое время мы узнали истинные причины так удивившего нас внимания.

* * *

В разгар наших финансовых затруднений, опасаясь, что кредиторы завладеют «Перегриной», мы доверили жемчужину директору Вестминстерского банка, попросив запереть ее в его личном сейфе. Это породило непредвиденные осложнения, когда в августе 1940 года немцы установили контроль над сейфами, принадлежавшими английским подданным. Приглашенный администрацией Вестминстерского банка присутствовать при вскрытии сейфов, я считал, что без затруднений войду во владение своим достоянием. Но управляющий банка уверял меня, что это всецело зависит от немцев, последние же утверждали, что это зависит лишь от администрации. Поскольку каждый настаивал на своем, ситуация угрожала затянуться надолго. Боясь окончательно потерять жемчужину, я попросил встречи с комиссаром, которому была поручена проверка сейфов. Меня принял любезный и элегантный молодой человек, который, как только я изложил свое дело, заверил меня, что я с легкостью добьюсь положительных результатов. Он провел меня в маленький салон рядом с его бюро. Через несколько мгновений туда вошел немецкий офицер, сразу же вызвавший мою неприязнь своей подчеркнутой вежливостью, столь не вязавшейся с острым взглядом его кошачьих глаз.

– Мы хотим оказать вам любезность, – сказал он, – но если вам вернут вашу жемчужину, согласитесь ли вы в обмен на это оказать нам услугу. Мы очень хорошо знаем, что вы значите и что представляете собой. Если вы согласитесь стать нашим светским агентом, в ваше распоряжение будет предоставлен один из прекраснейших частных отелей Парижа. Вы поселитесь там с княгиней и будете устраивать праздники, для которых вам откроют неограниченный кредит, и куда будут приглашаться лица, на которых мы вам укажем.

На это удивительное предложение я ответил достойным образом, сразу же дав понять немцу, что он ошибся адресом:

– Ни моя жена, ни я ни под каким предлогом не согласимся играть подобную роль, – сказал я. – Мы скорее предпочтем тысячу раз потерять жемчужину, чем согласиться на такое.

Я встал и направился