высокий, элегантный, с седеющими волосами. Эксцентричность жены, казалось, никак не влияла на его флегматичный характер. Однако он терпел ее выходки недолго, так как умер спустя несколько месяцев.

Биби вбила себе в голову построить для нас дом рядом с собой. Она вызвала архитектора и часами рисовала планы нашего будущего жилища. В то же время она посвятила нас в свое намерение завещать нашей дочери один из своих парижских домов. Она даже беседовала на эту тему с нотариусом и сделала все соответствующие распоряжения.

К концу лета мы поехали во Фрогмор-коттедж, где теща в этом году ухитрилась собрать всех своих детей, – вещь поистине исключительная, особенно в отношении Ростислава и Василия, которые давно жили в Америке. Оба женились там на княжнах Голицыных. Эти родственницы, которых я знал мало, очень разнились между собой, но обе были очень хорошенькие и обаятельные.

Семейное собрание, ставшее большой радостью и для тещи, и для всех нас, оказалось последним в Виндзоре. Король Георг V умер следующей зимой, и великая княгиня вскоре была предупреждена, что ей придется переехать из Фрогмор-коттеджа в ее новую резиденцию в Хэмптон-Корт.

* * *

Вернувшись в Париж, мы узнали об исчезновении генерала Миллера, боевого офицера Белой армии, который сменил Кутепова на посту президента Русского общевоинского союза (РОВС). Похищение генерала Кутепова показало необходимость охраны его преемника. Меры безопасности были приняты, и несколько телохранителей, выбранных среди бывших офицеров, должны были охранять Миллера. Зная, что его подчиненные должны зарабатывать себе на жизнь, генерал скрепя сердце подписал решение о дополнительных присутственных часах для некоторых из них. Тем не менее, он часто выходил один, несмотря на протесты своего окружения. Через некоторое время, видя, что никаких подозрительных случаев не происходило, он окончательно упразднил свою охрану, прибегнув для обеспечения безопасности к услугам шоферов-добровольцев, возивших его повсюду.

23 сентября 1936 года генерал провел весь день в своем бюро на улице Колизея. Уходя оттуда, он написал несколько слов своему другу и сотруднику генералу Кусонскому, сообщая, что отправляется по приглашению генерала Скоблина, одного из ведущих членов РОВС, на свидание с антикоммунистическим агентом, прибывшим из Москвы. Удалось установить, что генерал отправился на свидание на метро, вышел на станции «Жасмин» и вошел в дом на улице Раффе. Его видели выходящим оттуда в обществе генерала Скоблина и садящимся в машину, которую остановил последний. С этого момента его след окончательно теряется.

Приехав к концу дня в бюро на улице Колизея, генерал Кусонский нашел на столе шефа письмо, где тот предупреждал, что отправляется на устроенное Скоблиным свидание. В то же время ему позвонила госпожа Миллер, обеспокоенная долгим отсутствием мужа. Охваченные тревогой, сотрудники генерала обзванивали и поднимали всех, кто мог его видеть после полудня. Тем временем появился генерал Скоблин, демонстрировавший полное спокойствие. Ему показали записку и спросили, что сталось с генералом Миллером. Он сконфуженно пробормотал несколько слов и вышел, сказав, что вернется через несколько минут. Дожидались его напрасно. Больше его никогда не видели. Его жена, Надежда Плевицкая, знаменитая исполнительница русских песен, была арестована, судима и приговорена к двадцати годам тюрьмы; следствие установило, что она была сообщницей мужа в похищении генерала Миллера. Она умерла в заключении.

Все это дело сильно нас взволновало, ибо мы очень хорошо знали супругов Скоблиных. Особенно Плевицкую, она часто приходила к нам и пела. Нас всегда шокировала ее чрезмерная аффектация, когда она со слезами преклоняла колени перед портретом императора.

* * *

Спустя некоторое время здоровье матери заметно улучшилось. Ее лечил доктор С., особые методы которого иногда приносили удивительные результаты даже у больных, от которых отказывались другие врачи. Новый режим, предписанный им матери, казалось, преобразил ее. Она теперь гуляла почти каждый день и часто приходила завтракать к нам на улицу Турель. Иногда я ходил с ней в кино. Для нее это было большим развлечением, и она всегда с интересом следила за появлением новых фильмов. Она выглядела помолодевшей лет на десять. Я был взволнован и счастлив видеть ее такой же, как и раньше, тщательно причесанной и надушенной, вновь встречать ее умный и ласковый взгляд, обаяние ее улыбки и любезное обращение. Все с удивлением отмечали, что в свои семьдесят пять лет она сохранила цвет лица молодой женщины. Мать не прибегала к помощи румян и пудры, ее старая горничная Полина готовила ей лосьон, которым она пользовалась всю жизнь; лосьон, так сказать, исторический, поскольку рецепт его мать нашла в неизданном дневнике Екатерины II, которая славилась цветом лица. Рецепт весьма прост, он приготавливается на основе лимонного сока, яичных белков и водки.

Это улучшение ее здоровья и настроения, которому я радовался, продолжалось, увы, недолго. Вскоре состояние матери стало хуже, чем было до этого краткого улучшения. Она не вставала с постели и отказывалась от всякой пищи. Врачи отказывались от ее лечения, и сам доктор С. ничего не мог больше сделать. Поскольку она хотела видеть меня рядом днем и ночью, я должен был вернуться на улицу Гутенберга.

Летом 1937 года мне было невозможно никуда отлучиться, и Биби жаловалась, что ее все покинули. Однажды она позвонила и сказала, что ждет меня к обеду этим вечером и что я должен привести ей Гулеско и несколько других музыкантов. Я извинился, оправдываясь невозможностью оставить одну тяжело больную мать. Но для Биби все это было второстепенным делом, несравнимым с ее капризами. Обезумев от гнева, она сначала отправилась к нотариусу и отменила ту часть своего завещания, по которой оставляла один из своих домов за моей дочерью. Затем она написала мне яростное письмо, в котором сообщала, что, поскольку ее соседство перестало нам нравиться, она не видит нужды строить нам дом, а напротив, забирает у нас павильон, где живет мать. Не теряя времени на ответ, я тут же занялся устройством матери в другом месте.

Княгиня Габриэль предложила мне квартиру без мебели, очень удобно расположенную в доме-приюте для эмигрантов в Севре, которым она занималась. Я не мог желать лучшего, но надо было еще, чтобы мать согласилась на переезд. Она о нем и слышать не хотела и дала согласие только тогда, когда ультиматум Биби заставил ее понять необходимость переезда. Я нанял грузовик для перевозки ее мебели и вещей и отправился с Гришей в Севр устраивать ее. Когда все закончилось, я приехал за ней в Булонь. Никогда не забуду болезненного впечатления, испытанного при виде матери, ожидавшей меня. Одетая и готовая пуститься в дорогу, она сидела на стуле посреди пустой комнаты.