Теперь указать, где же был котлован, мог только тот, кто присутствовал при его возникновении и исчезновении. Пешим более нечего здесь было делать – и командиры увели их через расщелины в скалах вниз. Туда, откуда брала начало горная тропа.

Серела под копытами лошадей земля, многократно взрытая человеческими и конскими ногами. Через века ей предстояло стать такой же, какой пролежала она столетия до вчерашнего страшного дня, – спекшейся, каменистой, сухой.

И вновь трижды пронеслась конная лава по месту последнего приюта их богоравного кагана. Теперь уже никто не мог бы сказать точно, где заканчивались горы и находился край могилы.

Конники спешились. Каждый из них ступил на эту серую землю, многократно взрытую копытами коней, и преклонил колени. Нет, они не молились. Они прикасались к земле, в последний раз как будто дотрагиваясь до чела и тела великого кагана, забирая с собой частицу его воинского и человеческого гения, мысленно обещая сохранить память о великом человеке и создателе великого Эля.

Прикосновение к земле было успокаивающим. Осталось лишь одно, последнее деяние. Конники отвязали от пояса фляги, наполненные водой горного ручья, и вылили эту воду наземь. Они в последний раз делились водой и пищей со своим повелителем.

Вскоре на сырую землю могилы легли сухие ветки деревьев. В окрестных лесах, наверное, в этот день исчез весь сухостой. И запылал гигантский костер. Нет, он не был погребальным, ибо огонь не пожирал ничьего тела. То был огонь привала, огонь, над которым мог бы закипеть котелок с водой, огонь, который мог бы высушить платье, промокшее под бесконечным горным дождем, огонь, который испокон веку радовал душу и согревал тело усталого путника.

В последний раз делили конники привал со своим повелителем.

Более уже никогда не поведет он их в поход, более не увидят они его сурового лица, не понадеются на его справедливый суд. Но его дух, дух Великого кагана, пребудет с ними до их смертного часа.

Огромный костер горел всю ночь. За пылающей стеной огня растаяли в ночи конные сотни. И наступающий рассвет осветил лишь огромную поляну, сплошь покрытую теплыми еще угольями.

Последние почести владыке были отданы[6].

«Нет, так не найти мне заветной скорлупки… – думал Синдбад, отражая удар за ударом. Долгие годы странствий закалили его еще до того, как попал он в тихую кузню Дахнаша. И потому все эти учения и „игрушечные“ бои считал он делом недостойным, годным лишь для убивания времени. – Так тому и быть… Не стал я некогда корсаром. Не стану и наемным солдатом. Быть может, странствуя в одиночку, быстрее добьюсь я заветной цели…»

Ибо единственной целью его новой службы он считал возможность странствий. Но что толку упражняться в сабельном бое, если ты уже которую неделю не сдвинулся с места? Что толку заводить приятелей среди таких же наемников, если они рады прохудившейся крыше над головой и не мечтают о большем, чем добрая выпивка за счет капитана?

Да, гордые слезы его новых друзей еще помнились ему, но и он, не видевший великого Цынгиса, лишь слышавший о нем, горевал по-настоящему. Теперь же, когда империя Великого кагана дала трещину, поддерживать одну часть приближенных против другой части было… неразумно. Да и к цели не приближало ни на шаг. «Да будет так!» – Синдбад решительно сложил в переметную суму свое имущество, увязал действительно удобную кошму и, ведя коня в поводу, отправился на закат, не слыша окриков охраны.

– Пусть кричат себе, – пожал кузнец плечами, – пусть даже пытаются догнать… Посмотрим, кто в этой драке станет победителем…

Похоже, он уже недурно знал своих новых нанимателей – ибо в погоню за ним и в самом деле никто не торопился. Час проходил за часом, вот полдень сменился сумерками, вот наступила ночь… Синдбад был все так же на тракте один.

– Однако недурно было бы найти постоялый двор… Я голоден, устал мой конь…

Вокруг простиралась бесконечная степь. Изредка темнели деревья, которым повезло найти глубоко в земле живительную влагу.

– Похоже, придется укладываться спать прямо посреди дороги, – пробормотал Синдбад.

Он снял с седла скатанную кошму и примеривался, где бы поуютнее ее расстелить. И тут боковым зрением заметил мелькнувший огонек.

– Полагаю, мне все-таки повезет найти местечко поуютнее двух камней…

– Быть может, и повезет, – ответил из темноты голос. Миг – и показался его обладатель: мужчина, которому можно было бы дать и двадцать, и сорок, и пятьдесят лет, тащил охапку сухостоя. – Ну, помогай же, что застыл!

Все еще не придя в себя от удивления, Синдбад подхватил с земли сучья и поспешил следом за незнакомцем.

– Да ты, сдается, путешественник неопытный, – проговорил незнакомец.

– Скорее забывший о том, что значит странствие в одиночку… Я Синдбад, ловец зверей.

– Зверей? Ну что ж, пусть так. Я Матюрен Кербушар, сын пирата. Присаживайся, юный охотник.

Синдбад с удовольствием принял приглашение: как бы скупо оно ни звучало, но угрозы не таило. Напротив, закипающая в котелке вода свидетельствовала о том, что встреченный странник собрался ужинать. И теперь намеревается с ним, совершенно незнакомым человеком, свою трапезу разделить.

– Вот вяленое мясо, Кербушар. А вот лепешки из проса – думаю, лишними они не будут.

– Держу пари на собственного коня, юноша, что они более чем пригодятся!

Вскоре и лепешки и мясо были съедены, даже о кофе не осталось воспоминаний.

– Что ж, Синдбад, ловец зверей. Готов спорить, что ты полюбил охоту на малых сих самое позднее вчера, ибо более всего ты похож на наемника, солдата удачи…

– Ты прав, – усмехнулся Синдбад. – Хотя и наемником-то я стал для того, чтобы отыскать пару редких зверей. Или, правильнее было бы сказать, зверей, которых никто и никогда не видел…

– Вот это уже больше похоже на правду… Искать неведомых зверей – занятие как раз для нас с тобой.

– Поверь, Кербушар, будь моя воля, я бы с места не сдвинулся. Ибо только недавно обрел дом и любимую жену. Но…

Синдбад на миг замолчал – как же не хотелось ему опять рассказывать очередному незнакомцу историю последних нескольких месяцев своей жизни! Как не хотелось вспоминать о том миге, когда тщетность попыток встала перед ним в своей беззастенчивой ясности! Однако откровенность, пусть и частичная, должна стать платой за доверие.

И потому Синдбад, глубоко вздохнув, начал сагу о том, как некогда лишился семьи и родных стен, как бежал из рабства, как пространствовал годы, как добрый мастер-кузнец нанял его в свою кузню, как дочь мастера ответила на его, Синдбада, самые искренние чувства.