– Ты разочаровала меня, Юлия…

– Ну уж простите. Я ведь с утра до вечера только о том и думала – как бы вас не разочаровать.

– … Ты должна была его убить.

– И чем же он вам так насолил?

– Мне – ничем. Обычное ничтожество, оказавшееся у власти. Мне он неинтересен. Но вот тебе он точно насолил. А ты повела себя как тряпка.

Я равнодушно пожала плечами. Странно, что у тёмного мага и у дознавателя, который на него охотится, по этому вопросу сложилось поразительное единодушие.

– Я не убийца, – сказала я. – Возможно, всё дело в этом.

Незнакомец закатил глаза:

– Брось эти свои чистоплюйские штучки. Столько времени на тебя потратил, а всё зря!

– Я об этом точно не просила, – вяло огрызнулась я, и только потом до меня дошло. – Так что, теперь вы оставите меня в покое?

– Ты мне больше не интересна, – почти брезгливо проговорил он уже собрался уходить, как вдруг остановился: – Кстати, совсем забыл сказать. Твой муж жив. По крайней мере, пока ещё жив.

С этими словами он исчез, а я мгновенно распахнула глаза.

Жив? Рониур… жив?

Сердце колотилось как сумасшедшее, невыносимая тяжесть, что придавливала к земле, исчезла, и в грудь хлынул затхлый воздух, едва не захлебнулась.

Я соскочила с нар и беспокойно заметалась по камере. А в голове так же беспокойно метались мысли, то вознося меня к блаженной эйфории, то погружая в ледяное болото сомнений. От целого калейдоскопа разом воспрянувших чувств хотелось то смеяться, то плакать.

Он жив, жив!

А если… нет?

Мог ли темный маг меня обмануть?

Да запросто.

Но ведь мог и сказать правду. В конце концов, кто мешает мне проверить?

Я остановилась, сложила пальцы, как учил тёмный маг, и с трепетом произнесла:

– Рониур…

Ничего. Пустота и чернота.

– Это ничего не значит! – громко сказала я. – Я ведь в тюрьме! А здесь магия блокируется. Верить темному магу хотелось больше, чем ректору и официальному известию о смерти. Верить вопреки всему, вопреки логике и здравому смыслу.

И я верила, яростно отметая все сомнения, разговаривая сама с собой в сырой и тесной камере казематов.

Да, я многого не знала.

Но одно знала точно: умирать я передумала.

Рониур жив, и мне нужно выбраться отсюда и найти его.

Боль. Ее было много. Очень много. Казалось, все тело состояло не из мяса и костей, а из одной только боли. Но она же и вырывала из мутного забытья, держала на плаву, не давая соскользнуть обратно. Рониур осторожно выдохнул, словно примеряясь к своим ощущениям… Боль – это хорошо, значит, он жив. А это главное.

Но где его так приложило?

На попытку вспомнить боль отозвалась яростной вспышкой.

Некоторое время он размеренно дышал, балансируя на грани беспамятства и сознания, но едва в голове прояснилось, как воспоминание всплыло само: чужак в форме королевского гвардейца, его, Рониура, предостерегающий оклик: «Свои!» – и удар. Неожиданный, мощный.

Рониур облизал запекшиеся губы. Попить бы…

Кстати, где он теперь? Уж точно не у ручья. Воздух спёртый, пахнет дымом, хлебом, лекарствами и сеном. Чей-то дом…

Первое, что он увидел, приоткрыв глаза, был потолок. Между потемневших оструганных бревен торчали гребенки высохшего мха, на поперечных балках, утыканных гвоздями, густо висели пучки трав.

С трудом поворачивая голову и едва не матерясь от вновь встрепенувшейся боли, Рониур осмотрелся.

Лежал он не на кровати, а на брошенном прямо на пол тюфяке, в маленькой комнатушке с бревенчатыми стенами. Этот тюфяк (колючий, набитый то ли сеном, то ли соломой), примостившиеся у его изголовья два табурета – один высокий, колченогий, второй низенький, словно детский, да лавка под единственным крохотным оконцем, сплошь заставленная банками и горшками, – вот и вся обстановка.

Живут тут явно небогато, но дом свой любят: пол тщательно выскоблен, на вымытом оконце чистая занавеска с аккуратно заштопанной дыркой, каждый горшочек и банка сверху завязаны веселыми тряпицами.

В приоткрытую дверь донеслись тихие женские голоса, и Рониур прикрыл глаза и прислушался.

– Скоро придёт в себя наш касатик, – говорил один голос, скрипучий, старушечий. – А ты не будь растрёпой, поди расчешись, да платье новое надень.

– Ну зачем, бабушка? – смущённо протянул другой – звонкий, девичий.

– Затем! – поучительно ответила старуха. – Молодой, пригожий, да и маг к тому же. А значит, не из бедных. Будешь его выхаживать – может, влюбится в тебя, да и увезёт.

– Что ты такое говоришь! Он едва живой, до того ли ему сейчас, – возражала девушка.

– До того, не до того… Больно умная стала. Делай, что велено.

Рониур едва заметно улыбнулся, и даже эта улыбка причинила боль.

Он прислушался.

Послышались тихие шаги. Рониур приоткрыл глаза. Рядом стояла старуха, взлохмаченная, в поношенной одежде.

– Очунял? – она всплеснула руками. – Вот и славно.

Подтащила поближе низкий табурет, села, достала глиняную чашку с отваром, поднесла к губам:

– Пей.

Рониур приподнял голову, жадно глотнул пахучего варева и невольно отклонился, хватая воздух. Забористое пойло, продрало до печенок, словно хлебнул жидкого огня. Что она туда плеснула?

– Неча нос воротить, – строго сказала старуха. – Сама знаю, что не мёд. Ну так и ты не на пирушке. Пей давай. Тебе надо.

Он снова приник к кружке, в несколько глотков прикончил ее содержимое и уронил голову на тюфяк. Устал так, словно бился с целой толпой магов-огневиков.

– Я женат, – отдышавшись, сказал Рониур. – Но за помощь отблагодарю щедро.

Старуха со стуком поставила кружку обратно на колченогий табурет и недовольно буркнула:

– Спасай вас, таких. Женатых.

Но по голосу было слышно, что она не сердится. Так, ворчит по старческой привычке.

– Как я сюда попал? – спросил Рониур. – Как вообще жив остался?

– Чудом, – развела руками старуха. – Ты, видать, в рубашке родился. Всё совпало одно к одному: ручей у нас в лесу течёт целебный, вода его всякие хвори лечит. А уж какие зелья на этой воде получаются, просто загляденье. Так вот, когда тебя пришибли, ты аккурат в этот ручей и свалился и лежал там. Жизнь внутри еле теплилась, но из-за целебной воды совсем не угасла.

– Повезло, – задумчиво сказал Рониур.

– Это ещё не повезло, – продолжила старуха. – Пролежи ты там денёк, так и помер бы, и никакая целебная вода тебя бы не спасла. Она ж всё-таки просто вода. Да и не пил ты ее, так валялся. А нам по воду идти ещё дня два не надо было. Но внучка моя в дом вбежала, да ведёрко-то и опрокинула. Она у меня вообще-то ловкая, к любой работе привычная, а тут как чёрт в ноги прыгнул. Вечерело уже, ей бы поутру за водицей идти. Но с утра матрона из соседнего села за своим зельем прийти обещалась. А ей вовремя не сделаешь, полдня будешь ругань слушать да нытьё, как ей тяжело на больных ногах к нам в лес тащиться. А ноги у неё, я тебе скажу, здоровее, чем у молодых. В общем, полетела моя ласточка к ручью, пока не стемнело. А там ты. Вот и прикидывай, какой ты везунчик.