— Видал? — с чувством спросил Кирьян, проследив взглядом за ее походкой. — Товар-то какой ладный. Я его всяко мну, всяко топчу, а он не портится, а только краше от этого делается. И попка у нее какая ладная. Эх! Сядет ко мне на колени, сарафанчик поднимет, — разливал наливку в граненые стаканы Кирьян, — за шею обнимет и давай туда-сюда елозить! Попробовать желаешь? — по-дружески поинтересовался Кирьян. — А то как-то неудобно получается, ты мне машину свою отдал, деньжат еще выделишь миллиона три, а мне и отплатить нечем. Что я, скряга, что ли? Что обо мне народ-то подумает?

Иван взял стакан с наливкой. Он оказался переполненный. На пальцах липла запекшаяся кровь. Рука Ивана дрогнула, и наливка, расплескавшись, стекла на ладонь, смывая буроватые пятна.

Кирьян спрашивал совсем невинно, как бы между прочим. Так обычно разговаривают старинные приятели, обсуждая достоинства своих подруг. Иван едва удержался от соблазна, чтобы не поддакнуть пахану в тему. Но подобная вольность могла ему стоить головы.

— У меня своя барышня есть, — уклончиво отвечал он, стараясь не смотреть на жигана.

— А ты, я вижу, брезгливый, — погрозил пальцем Кирьян. — Ну, да ладно, — выдохнул он, — я не обидчивый, — и несколькими глотками выпил наливку, весело стряхнув на пол несколько капель. — А сальцо-то домашнее, так и тает. Ты бы попробовал на дорожку.

— Аппетита нет. Пойду я, Кирьян, — утер Иван губы рукавом.

— Ну, будь! Как говорится, вольному воля… И вот еще что, Вано. Я не переношу, когда портят мою мебель, — брезгливо поморщился он на кровавые пятна. — Чтобы завтра новый диван привез. Ты меня понял? — в голосе Кирьяна вновь зазвенели строгие нотки.

От страха у Ивана вдруг пересохло в горле.

— Как скажешь, Кирьян, — едва выговорил он.

* * *

Миновав Камергерский переулок, автомобили выехали на Большую Дмитровку, зло просигналив молодой парочке, выбравшей для прогулок проезжую часть. Легковушки с открытым верхом направились к дому, некогда принадлежавшему графу Салтыкову. Величественное здание напоминало «Титаник», всплывший со дна океана. На втором этаже до недавнего времени располагался купеческий клуб, а нынче крупнейший ресторан «Райская благодать». Хозяин заведения, бывший буфетчик трактира «Сибирский тракт», сколотив деньжат, прикупил помещение и сумел организовать в нем первейшее заведение. Ресторан стал необыкновенно популярен, в редкий день здесь можно было отыскать свободный столик.

Ресторан всецело соответствовал своему названию. Здесь могли удовлетворить вкусы самых тонких гурманов. На кухне колдовал французский повар, выписанный из Парижа предприимчивым хозяином; музыкой гостей развлекал табор цыган, а для желающих провести время наедине с дамой имелось несколько номеров, где покой гостей оберегали крепкие половые.

Ресторан процветал. Но особой популярностью «Райская благодать» пользовалась у состоятельных нэпманов, которые, казалось, являлись в ресторан только для того, чтобы покичиться своими капиталами. И с лихостью заморских кутил они заказывали целыми бочками черную икру и французское шампанское. Своими замашками они напоминали загульных промышленников девятнадцатого века, которые любили закатиться в Париж, чтобы порастрясти мошну и подивить туземок российской удалью и щедростью.

В «Райской благодати» все было значительно скромнее. Но шампанское все же лилось реками, а в чудачествах посетители и вовсе превосходили промышленников. Самой невинной забавой считались сцены из «Лебединого озера», которые балерины танцевали на столах. Все бы ничего, но только выступали барышни, презрев мораль, в одних пуантах.

В дверях ресторана стоял широченный швейцар с длинной ухоженной рыжей бородой. Она являлась главным предметом его гордости. Завитая и расчесанная, борода напоминала руно, добытое бесстрашным Ясоном. А сам он, в длинной ливрее, смахивающей на античную тунику, казался капитаном, вернувшимся из дальних странствий. Взоры каждого вошедшего невольно обращались в его сторону.

Двери машин открылись почти одновременно, и из них высыпало восемь человек с револьверами в руках. Держались они уверенно, зная, что вряд ли найдется смельчак, чтобы преградить им дорогу. Первым шел Кирьян, с лица которого не сходила доброжелательная улыбка. Он мило кивал встречавшимся на пути дамам, как будто в руке держал не револьвер, а букетик гвоздик. Некоторым из дам, наиболее привлекательным, он посылал воздушные поцелуи.

Разглядев приближающегося Кирьяна, швейцар широко распахнул дверь, торжественно проговорив:

— Прошу вас, господа!

Кирьян лишь слегка кивнул на его любезность и бросил через плечо следовавшему по пятам Макею:

— Дай дядьке пятак на пряники. Все-таки при деле стоит, не бить же его по мордасам. И пусть помнит милость Кирьяна Курахина!

Макей выгреб из кармана мелочь и, не считая, сунул ее швейцару.

— Ох, спасибо, молодцы, — поблагодарил швейцар, как будто получил щедрейший подарок. — Уж я-то за вас помолюсь!

— Помолись, батька! Помолись! — услышал слова швейцара Кирьян. — А то за нас и словечка перед господом богом замолвить некому!

Он уверенно вошел в ярко освещенный зал, небрежно отстранил угодливо подбежавшего официанта и с радушной улыбкой объявил:

— Господа, прошу соблюдать спокойствие, это налет! Деньги на стол!

В зале мгновенно повисла угрюмая тишина. Так бывает в предгрозовую минуту. Сейчас треснет ломаной линией небосвод и холодным ливнем окатит присутствующих. Казалось, застыл даже танцор в воздухе. Но вот шумно приземлился, едва не упав.

Кирьян, продолжая улыбаться, сказал:

— Закройте рты, господа. Я не явление Христа народу, я всего лишь обыкновенный жиган. — Он подошел к одному из столиков и, закатив глаза, произнес: — Господи, какие яства вы изволите кушать!..

Подбежал хозяин заведения. Тучный, на кривеньких ножках, он чуть ли не с поклоном поинтересовался:

— Может, отужинать изволите?

Даже дорогой фрак не сделал его элегантнее. В нем каждой клеткой проступал бывший буфетчик трактира, и, как и в былые годы, от него пахло квашеной капустой.

— Не могу, — ответил Кирьян. Он явно сожалел, что приходится отказывать такому учтивому господину. — На работе я, понимаешь… Как-нибудь в следующий раз непременно забегу.

И бывший буфетчик, натянуто улыбаясь, проговорил:

— Заходите… всегда будем рады.

Трое жиганов остались снаружи, двое — застыли у дверей. А сам Кирьян в сопровождении Макея и Степана неторопливой хозяйской походкой направился к застывшим от ужаса гостям. Кирьян любил собирать денежную жатву, считая, что без подобной практики можно потерять квалификацию. Что это за хирург, который несколько лет не держал в руках скальпель. Что же это будет за жиган, который давно не пытал шальной удачи!

За первым столом сидели две женщины и мужчина. Дядька был заметно напряжен, а женщины, испуганно улыбаясь, целиком уповали на свое природное кокетство. Курахину не хотелось их разочаровывать, и потому он любезно интересовался: