письменным воспроизведением реальных объектов – и собственно каталогом, алфавитным или тематическим, в котором концепция имеет приоритет перед объектом. Не будучи привязан ни к персоналиям коллекционеров или дарителей, ни к высоте полок, соответствующей формату книг, каталог стал, как в свое время указатель для печатной книги, способен к перемещению. В следующем столетии в Гёттингенском университете в 1763–1812 гг. библиотекарь Христиан Готлиб Гейне вновь связал каталог с расположением книжных полок, за счет формализации создав то, что стало современным полочным шифром, соединяющим абстрактную реальность каталога с реальной копией книги[409]. Это новшество поддержал еще один немецкий библиотекарь: Альбрехт Кристоф Кайзер (1756–1811), служивший у князей Турн-и-Таксис, автор инструкции «О действиях по устройству библиотеки и составлению указателей книг» (Über die Manipulation bei der Einrichtung einer Bibliothek und der Verfertigung der Bücherverzeichnisse), отошел от практики того времени, согласно которой важно было иметь и шкафную опись, и каталог; ранее считавшееся первостепенным расположение книг на полках стало теперь условностью[410].

В предыдущие века описания идеальных библиотек предполагали, что физическая планировка библиотеки воссоздает устройство книги общих мест: то есть каждый, используя заголовки книги общих мест или шкафной описи, мог найти текст, подходящий для любой ситуации[411]. Однако, после того как первостепенное значение получил каталог, а сами книги обзавелись эффективными инструментами поиска, их больше не нужно было привязывать ни к местоположению, ни к теме, ни даже к автору. Теперь они становились свободно перемещаемыми единицами, не ограниченными иерархическими рамками. Точно так же как мир чтения сделал концептуальный скачок вперед, когда слово deus стало восприниматься не только как значащее «Бог», но и как состоящее из букв d-e-u-s, которые по отдельности могли располагаться в произвольном порядке; как двойная бухгалтерия превратила конкретные финансовые операции в абстрактные единицы, помещенные в дебетовых и кредитовых столбцах, книги тоже стали восприниматься как перемещаемые единицы, как блоки для строительства чего-то большего, чем сумма их частей.

Кайзер опубликовал свой план совершенного устройства библиотеки в 1790 г., и эта дата имеет значение, поскольку годом ранее началась крупнейшая революция того времени. Конечно, Французская революция была политическим событием, но еще она ускорила революцию в организации данных. Средние века находили утешение в концепции иерархического мира – как религиозного, спускающегося от Бога через ангелов к святым, к человечеству и царству животных, так и светского – от царя, помазанника Божьего, к дворянству и через духовенство к рабочему сословию. Позднее эти иерархии деформировались, в частности, под воздействием гуманизма, благодаря заново открытым трудам Аристотеля, развитию наук, а также из-за роста могущества среднего класса и последовавшего за ним падения престижа дворянства. Традиционные представления об экономике, религии и политике постепенно отвергались. Французская революция окончательно их низвергла.

В течение пяти месяцев после начала революции Национальное собрание Франции передало все церковное имущество, включая монастырские библиотеки, в собственность государства; библиотеки многих дворян были конфискованы, когда их владельцы бежали или попали на гильотину. Как всегда происходит при революциях, ее руководители делали то, что было одновременно и шагом назад, и нововведением: они проводили централизацию. В центр всего (старая идея) были поставлены государство и правитель, а затем всё (новая идея) было бюрократизировано. Для этого им пришлось порвать с тысячелетней традицией и перейти от переплетенной рукописи и печатного тома к простейшей единице, провозвестнице грядущего расцвета алфавитизации: каталожной карточке.

8

История

библиотеки, исследования и цитирование в Xvii – xviii вв.

В середине XX в. медиевист Клайв Стейплз Льюис подытожил свои взгляды на изучаемый им период:

Средневековый человек, – писал он, – не был мечтателем… Он был организатором, кодификатором, создателем систем. Он хотел, чтобы было «место для всего и все на своем месте». Ему доставляло удовольствие различать, определять и сводить в таблицы. Средневековые люди больше всего любили и умели сортировать и приводить в порядок. Я подозреваю, что из всех наших современных изобретений они больше всего восхитились бы картотекой[412].

Пожалуй, Льюис недооценил положение дел. Вполне возможно, что средневековые люди не только восхитились бы картотекой, но и сами изобрели ее. Когда в XIII в. Джованни Бальби составлял «Католикон», он так подробно описал процесс расстановки по алфавиту, что, возможно, его целью было не только помочь читателю, незнакомому с алфавитным порядком, но и наставить тех, кто намеревался составлять собственные словари по такому же принципу[413]. Инструкция Бальби наводит на мысль, что он использовал нечто вроде полосок бумаги, по одному заголовочному слову на каждой, которые затем мог перетасовывать в алфавитном порядке.

Если бы Бальби действительно использовал такие листочки для записей, он опередил бы свое время более чем на два столетия. Тем не менее все могло быть именно так. К XIII в. Генуя, родина Бальби, была важным центром производства бумаги, а также торговым городом и, следовательно, городом бухгалтеров и бухгалтерии. Более того, на том же побережье Средиземного моря, в четырехстах километрах от Генуи, в Марселе некоторые нотариусы уже научились пользоваться дешевыми записными книжками, сделанными из обрезков бумаги, для ведения черновых записей, которые затем должным образом обрабатывались и заносились в реестры. Таким образом, система алфавитизации с использованием обрезков бумаги уже могла использоваться, оставаясь, впрочем, незамеченной и неописанной[414].

На самом деле существует два свидетельства возможного применения бумажных карточек уже в то время: одно во Франции, другое за Ла-Маншем. Спустя тридцать лет после появления «Католикона» Бальби, в 1316–1317 гг., летописец сообщал, что, «когда какая-то примечательная мысль приходила» в голову епископу Роберту Гроссетесту (см. главу 4), он записывал ее на полях рукописи, которую читал, «а также он исписал множество обрезков пергамента»[415]. Неизвестно, происходило ли так в действительности, или летописец просто предположил, что епископ столетием ранее уже мог использовать листочки, которые в начале XIV в. входили в обиход. Но практически одновременно с этим сообщением Жан де Фэ (ок. 1320–1395), французский аббат-бенедиктинец, составил алфавитный сборник высказываний Аристотеля на этические темы, который, судя по описанию способа переписывания и упорядочения цитат, мог также создаваться с использованием полосок пергамента[416].

После этого наступает затишье, растянувшееся на целую четверть тысячелетия. Первая конкретная информация о том, как именно отдельные компоненты расставлялись в алфавитном порядке, появилась только в 1548 г., когда Конрад Гесснер во второй части своих «Пандектов» изложил «метод, с помощью которого любой