Я подошла к окну, легко отщелкнула старые шпингалеты и распахнула раму. В лицо ударил свежий воздух вперемешку с тяжелым запахом старого пруда и канализации, Паша выругался, бросил табурет и первый выскочил в окно. Я за ним. Мы обогнули здание и побежали к главному входу.

– Думаешь, они успели выскочить?

– Надеюсь, успели…

Мы влетели с парадного входа и встали в дверях. Я шарила лучом фонарем по полу и стенам и не видела ничего такого. Ковровая дорожка с грязными пятнами. Бывшие вешалки бывшего гардероба, бывшие двери в бывший буфет и бывший зал…

– Опа! – Паша ошалело водил фонариком – ничего. Наши лучи метались в полумраке веселой дискотекой. – Если это розыгрыш… Я их расцелую!

Я мысленно с ним согласилась. Странная штука мозги. Две минуты назад я видела – и не могла не верить. А сейчас опять верить не хочу. Ну что стоило Кабану напихать в свою курточку требухи из магазина и хорошенько полить своим парфюмом и той же свинячьей кровью из требухи, сильно разбавленной водой? Да он и не такое выкидывал в младших классах!

В младших…

– Кабан!

– Марин!

– Игорь!

Тихо.

– Ну, что я говорил?! Спрятались где-нибудь и ржут себе. А может, вообще уже по дороге к дому, а мы тут…

Мне тогда так хотелось ему поверить, что я поверила.

* * *

Тогда мы пошли в зал – искать, где ржут над нами эти трое. Было так тихо и спокойно, даже тяжелый запах почти пропал. Или это я привыкла.

– Заметил, что запаха больше нет?

– Ну точно! Это Кабан специально делал, чтобы нас разыграть! Каба-ан! Выходи, тебя разоблачили!

Паша прохромал к оркестровой яме. Умно: отличное место для пряток, если не считать, конечно, огромного зала, где можно пригнуться за любым креслом: и не найдешь.

Я пошла осматривать зал. Слабенький луч фонарика бил кресла на три вперед, я методично бродила по рядам, распихивая ногами мелкий мусор: надо же так насвинячить в театре! Бумажки, бутылки, опять чья-то одежда: не страшная – так, скомканная тряпка, неизвестно чем бывшая при жизни.

– Как успехи? – крикнул Паша из оркестровой ямы.

– Пока тихо, – говорю. – Только тут можно часами перебегать от кресла к креслу и ржать. Кабан! Игорь! Маринка! Вылезайте уже, не смешно!

Где-то высоко в амфитеатре скрипнуло кресло. Я рванула туда, конечно споткнулась и растянулась в проходе. Боль резанула лодыжку, и я невольно взвыла.

– Что?!

– Кажется, мы теперь с тобой два сапога пара. – Я села, растирая ушибленную ногу. Больно, но не смертельно. Но, блин, больно же!

Паша наконец выбрался из оркестровой ямы, подошел и посветил.

– Ну да, у меня левая, у тебя правая. Валенки мы с тобой. Театр-то огромный! Чем прятаться в зале, я бы в буфетике засел и любовался видом из окна или в гримерках поискал битые молью парики…

– Или все-таки пошел домой. Тебе не надоело?

– Вообще-то надоело. Но как-то оно неправильно.

Мы пошли делать правильно. Нырнули за кулисы, миновали уже знакомый коридорчик, выкрикивая этих разгильдяев, сунули нос во все бывшие гримерки. Зрелище было удручающим. Не осталось ни мебели, ни даже битых молью париков, ни цветочного горшка на окне. Тут и там зияли выбитые окна, на полу валялся всякий мусор, в том числе и одежда, и еще эти мазутные пятна поблескивали в свете фонаря. Маленькие, с тарелку, как будто кто-то катал по театру большую цистерну и расплескал содержимое. Запах в маленьких гримерках стоял тот же, тяжелый: болото, канализация и что-то кисловатое, неумолимо знакомое.

– Сдается мне, здесь просто трубу прорвало. Вот и запах.

– Да ну, в зале бы не было тогда. Там-то труб нет…

Паша пнул пустую пластиковую бутылку и вышел в коридор. Я за ним. Мы были в той части театра, куда зрителям вход заказан, и лично меня любопытство отвлекало от тяжелых мыслей. Если это не розыгрыш… У Игоря было такое лицо, что о розыгрышах думается меньше всего. Как все-таки просто поверить в то, во что хочется. Паша сказал «розыгрыш» – и я тут же подхватила, потому что так легче…

– Только не сердись… Ты правда думаешь, что нас разыграли?

– Ничего я не думаю! Идем.

Поняла, не дура. Значит, Пашу терзают те же сомнения, что и меня. Трудно поверить в потустороннее – проще в розыгрыш. Но вот Игорек…

– А эта тень в холле… что это, по-твоему?

– Ничего. Правда ничего: темнота, и все.

– А почему ты отпрянул?

– Идиот потому что… Ты только не смейся: мне показалось, она затягивает. Темнота. Я только руку протянул – а там как будто тысяча присосок. – Он посмотрел на свою руку, и глаза у него округлились. В свете из окон и мне было прекрасно видно: рука была вся в мельчайших, тончайших царапинах, как будто наждачкой прошлись…

– Так что это было?

Паша покачал головой.

* * *

Мы свернули за угол, и опять стало темно. В этой части коридора не было окон и маленьких гримерок. Я размазала кроссовкой очередную лужицу, чуть не полетела носом вперед – и услышала всхлипы. Пашка замер. Мы одновременно включили фонари и зашарили по полу и стенам.

Коридор казался огромным. Театр снаружи выглядит меньше, чем этот коридор. От стены до стены метров пять, а в длину вообще конца не видно, луч тонул в темноте и терялся. Хныкали совсем рядом. Я сделала пару шагов, освещая мусор под ногами, и наткнулась на Маринку.

– Точно не врешь?

Маринка покачала головой.

– Ну какой врет, ну ты что!

Маринка была красная, с размазанной тушью, белая куртка в черных разводах и уже без рукава, как будто жилетка. Она сидела на полу, сжавшись до размеров табуретки, и ее трясло.

– Оно… А я… А Игорь… – Это все, чего нам удалось от нее добиться.

– Где?! – взревел Паша, но Маринка только разрыдалась еще сильнее.

Я чувствовала себя полной идиоткой: надо было тогда хватать обоих и удирать, а я все трясла Маринку, в надежде вытрясти хоть что-то по делу. Потому что никто не верит в такие вещи. Даже если они убивают.

Паша стоял, поджав больную ногу, и смотрел на нас. В этом жутком свете фонарей его глазницы казались пустыми.

– Значит, правда…

– Что?

– Отец рассказывал по приколу – так, байка из юности… Я не верил… И Кабан…

– Что «Кабан»?

– Это… как он его называл?.. Красное пятно… Да кто в такое вообще верит?!

– Черное, – говорю. – Плотоядная масса. Бабочка в мазуте. Я тоже не верю, но…

– Игорь! – всхлипнула Маринка. – Так ты знал?!