Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я слышал об этом. Я не верил. Как в это вообще можно верить?!
Он взвизгнул, рывком поднял Маринку, рявкнул мне в ухо «Бежим!» и побежал. Только не к выходу, а, наоборот, дальше по коридору, который неизвестно куда вел. Я хотела ему крикнуть, но быстро задохнулась на бегу, побоялась отстать: я уже еле видела его кроссовки в луче фонаря.
* * *
Мы бежали, оглушительно топая, казалось, за нами гонятся: так бывает, когда пугаешься шума собственных шагов. Мы топали как табун. В луче фонаря мелькали черные пятки кроссовок, мусор на полу, эти пятна. А потом впереди громыхнуло, и Пашка резко встал.
– Тупик… – Он как будто сам себе не верил. – Я тут никогда не был, и вот… – Он оправдывался.
Маринка заревела еще громче. Я сказала:
– Бежим обратно, через гримерку вылезем. – И даже сделала несколько шагов.
И тут в ноздри мне ударил запах болота.
* * *
Он выскочил как из-за угла, забился в ноздри и куда-то в глотку. Несколько секунд я пыталась вдохнуть воздуха и шарила фонарем по полу. Доски. Мусор. Лужа. Лужа!
Не те, маленькие, которые здесь повсюду, а огромная, океан. Она перекрывала почти весь коридор в ширину и ползла на нас как живая. Маринка завопила и попятилась.
* * *
Сейчас кажется, что у меня была куча времени, чтобы сообразить, что делать. Несколько длинных минут – дома на диване мы решаем и не такие задачи за меньшее время. А тогда… А тогда я пнула пластиковую бутылку под ногами в сторону лужи. Она прилипла сверху, да так и застряла на поверхности дурацкой голубой короной. Пятно надвигалось. За спиной почти в самое ухо мне орала Маринка:
– Оно! Это оно!
И я как-то сразу поняла, что это за «оно». Кабан был прав. Эта тварь правда выглядела живой. Вроде лужа и лужа, но она уверенно текла в нашу сторону, передвигаясь как слизняк – волнами, подтягивая за собой заднюю половину тела. В ширину она распласталась по всему коридору, чтобы мы и не думали бежать.
Паша схватил меня за плечо, заставив отступить на несколько шагов. Я наступила Маринке на ногу. Все. Маринка стояла, вжавшись в стену, дальше тупик. Пятно ползло на нас, занимая всю ширину коридора.
– Огонь!.. Есть?
Пашка чиркнул «зиппо» и кинул в пятно.
Маслянистая поверхность радостно вспыхнула, пламя разбежалось, расползлось на несколько метров вдаль и вширь, и мне заложило уши. Тот самый звук, который «это у меня в ухе звенит», но в десятки раз громче: он визжал и оглушал – в кино от таких вылетают стекла. Оно орало.
Как ни странно, это привело меня в чувство. Зажмурившись, я бросила куртку на огонь, подпрыгнула и побежала. Я думала, я сгорю. И удивилась, что Паша с Маринкой побежали за мной.
Пламя вздымалось, наверное, на полметра, освещая нам коридор. Я проскакала пять шагов, выбежала на безопасный дощатый пол, успела голой рукой сбить огонь со штанины.
И тут резко стемнело.
Я остановилась, испугавшись, что сейчас врежусь в стену, хотя какая стена – впереди бесконечный коридор! Ничего не соображаю! В спину мне влетел Паша, и сзади завопила Маринка. Я направила на нее фонарь, но он не горел. Встряхнула. С грохотом вылетели и раскатились по полу невидимые батарейки.
– Выньте меня отсюда!!! – Она вопила так, что эхо разносилось по коридору, хотелось зажать уши.
Я шагнула на крик, и кто-то ударил меня под коленку. Я шлепнулась на четвереньки, получила по зубам ногой – и только тогда сообразила, что делать.
* * *
Вскочила, на ощупь вцепилась в Маринкину ногу, крикнула Паше: «Помоги!» – но мой вопль утонул в Маринкиных. Что-то грохнуло за спиной, похоже, Паша разбил свой фонарь. Он схватил меня за руку, перехватил Маринкину ногу повыше и мы потянули вдвоем.
Я скользила вперед по дощатому неровному полу. Секунды, чтобы переступить поудобнее, у меня не было. Тварь тянула и тянула с нечеловеческой силой, Маринка орала, Пашка пыхтел мне в ухо и едва не наваливался сзади – его тоже утягивала эта тварь. Маринка орала – значит, была жива, и только это не давало мне бросить все и бежать. Ноги скользили по пятну: еще чуть-чуть – и я клюну его носом…
Крик захлебнулся с оглушительным булькающим звуком, и сразу в уши ударила тишина. Грязная кроссовка выскользнула у меня из руки, и я опрокинулась на спину. Подо мной взвыл Паша. В темноте я видела только блеск пятна и белую кроссовку, выскользнувшую у меня в последний момент.
– Марина…
Пашка врезал мне по губам, поднял рывком и потащил за собой по коридору. Мне не хотелось бежать. Подвернувшаяся нога болела. Пашка тащил меня как бульдозер, он меня спасал. Хотелось остановиться, замереть, сесть в угол, съежившись до размеров табуретки…
Мы бежали, наверное, тысячу километров. Оглушительно темный коридор не кончался. Пашка молчал, и от этого казалось, что мы совсем одни во всем мире, с этим театром, с этой тварью – и без Маринки, Игоря и Кабана. Как быстро! Если бы это был сон, я бы проснулась и никогда больше не засыпала.
Через тысячу часов мы все-таки вырвались к освещенному коридорчику, где гримерки, и перешли на шаг.
* * *
Выходили молча, через зал, по коридору где когда-то висели фотки актеров, а позже красовались Маринины граффити и модельки самолетов, сделанных мальчишками.
Уже внизу Паша опередил меня на несколько шагов, вышел и на прощание врезал ногой по дверной коробке. Я никогда ему этого не прощу. Хотя это, конечно, глупость, просто смешно совпало. Я так и не поняла, почему случился обвал.
25 июля
Прежде чем отключиться, я услышала, что подо мной хрустнула доска.
Я даже успела затормозить, иначе споткнулась бы и точно сломала бы ногу. Нога провалилась в проломленную доску по щиколотку, и секунду я чувствовала себя животным, попавшим в капкан. Потом доска хрустнула еще – и вся моя нога ушла под пол. Там, в невидимой мне черноте, у ноги была какая-то опора. Я вцепилась в подоконник, благо был рядом, осторожно потянула ногу на себя – и провалилась в темноту. Я даже не успела испугаться, потому что села на что-то острое, вскочила, выкорчевав по дороге еще одну доску из пола, и вынырнула наружу как непричесанный перископ. Потом в ушах у меня что-то грохнуло, где-то далеко-далеко завопил Паша, и я отключилась.
* * *
Перед лицом торчали доски. За ними, уже наверху, – пыльная коричневая батарея, вечно холодная, зимой и летом. Между ее ребрами – комки бумаги, клочья пыли и кусочек окаменевшей уборщицыной тряпки: кажется, что возьмешь – порежешься. Над головой – обратная сторона подоконника, пластикового, не обращала внимания. Ну да, изнутри особняк переделывали тысячу раз. Сверху послышался странный скрежет, и в шаге от меня рухнул кусок трубы. Тоненький, как от батареи дома, но получить таким по голове, и мне бы хватило надолго.