еще раз им повторил, что думаю, мы должны пойти в Музей НЛО, потому что только взгляните на мою сестру, сами видите, ее тоже нужно посадить в космический корабль и вернуть в космос, как тех детей на самолете, потому что, смотрите, она же пришелец, и тут ма обернулась, вид у нее был разъяренный, и она собиралась отругать меня как не знаю что, а потом она увидела, как ты спишь, широко раскрывши рот, и слюни у тебя текут, и голова набок свисла, и вид у тебя чисто как у марсианки, и она улыбнулась немного через силу и сказала, ну да, может, ты и прав.

СЕМЕЙНАЯ ФАБУЛА

Пока мы не поехали в эту поездку, я, если напрягусь хорошенько, вспоминаю, что па и ма обычно много смеялись. Когда мы въехали в нашу квартиру и зажили вместе и еще мало знали друг дружку, мы часто вместе смеялись. Пока мы с тобой были в школе, па и ма делали какую-то длинную звукозапись, как люди говорят на разных языках, какие только были в нашем городе. Дома они иногда прослушивали некоторые записанные ролики, и как только это начиналось, ты, Мемфис, сразу бросала делать то, что делала, чем бы ни занималась, и выходила на середину гостиной поближе к динамикам. И сразу делалась такая важная, прочищала горло и давай подражать записанным голосам и тоже произносить какие-то иностранные слова, так, бессмыслицу какую-то, зато ужасно похоже, умора. Ты вообще была мастерица подражать, даже когда еще совсем кроха была. А па с ма за тобой подсматривали с кухни, из-за угла, и, как ни старались изо всех сил сдержаться и даже руками зажимали рты, потом всегда начинали смеяться. А ты, как их застукаешь или услышишь их смех, всегда сердилась, потому что думала, это они над тобой смеются.

Потом ты наконец проснулась в машине и, конечно, сразу же спросила, приехали ли мы уже в Музей НЛО, а я тебе сказал, что мы уже съездили туда и оказалось, что музей закрыт на лето, но что сейчас мы едем в другое место, куда круче, потому что там раньше жили папины апачи, и это было самой настоящей правдой, и ты согласилась, правда, не сразу, потому что тебе надо было привыкнуть к нашему новому плану и ты поначалу дулась.

Ма смотрела в свою карту и спросила нас, хотим ли мы остановиться в ближайшем городке, он назывался Ла-Лус, или хотим ехать без остановок до другого города, он дальше и называется Трут-ор-Консекуэнсес. Мы с тобой проголосовали «за» против них двоих, чтобы ехать только до ближайшего городка Ла-Лус. В итоге было решено без остановки ехать до Трут-ор-Консекуэнсес. Когда я стал возражать и жаловаться, па сказал, что таковы правила и это называется демократия.

НАЛИЧНОЕ ИМУЩЕСТВО

У меня с собой был швейцарский армейский нож, бинокль, электрический фонарик, маленький компас и фотоаппарат поляроид. У па был шест с микрофоном, который все записывал, у ма – маленький портативный диктофон, который записывал только какие-то одни звуки, по большей части те, что вблизи. Еще у них были антенны-цеппелины и еще какие-то штуки, не знаю точно, для чего они. Когда мы останавливались в очередном мотеле, па часами просиживал на полу и распутывал свои провода и ждал, пока перезарядятся батарейки в его маленьком рекордере. Потом делал записи в маленькой книжечке, он ее всегда в кармане носил, надевал на голову огромные наушники и шел на парковку с поднятым кверху микрофоном. Иногда он разрешал мне пойти с ним и помогать ему носить аппаратуру. А ты оставалась в номере с ма, и чем вы там занимались, я не знаю. Может быть, она расчесывала тебе волосы, они у тебя вечно спутывались, совсем как па распутывал свои провода. А мы с па были на улице и очень занятые записыванием звуков. Хотя реально почти все, что мы записывали, были звуки проезжающих мимо машин и ветра, и я никак не мог понять, что он будет потом делать с этими звуками, для чего они вообще. Однажды я решил, типа, пошутить и такой спрашиваю, ты что, правда записываешь звуки скучищи, я-то ждал, что он рассмеется, а он не рассмеялся.

КОВАЛЕНТНОСТЬ

Ты постучала в стекло и сказала:

Тук-тук!

Кто там? – спросили мы хором.

Холодный.

Кто холодный?

Оружие холодное!

Ну и шутки ты шутила, во всей Вселенной хуже не найти какие, смысла в них никакого, но па и ма до сих пор притворялись, что им очень смешно, и фальшиво смеялись.

Мамин притворный смех звучал «ха-ха-ха».

У папы больше походило на «хе-хе-хе».

Я вообще молча изображал, что мне смешно, похлопывал себя по животу, типа, как в мультиках без звука.

А ты, ты тогда еще не умела фальшиво смеяться.

Пускай ты не умела смешно шутить, пускай плохо читала, вечно то буквы пропускала, то путала B с D, а о правильно писать вообще не говорю, иногда ты такое могла выдать, реально остроумное. Однажды мы с тобой подхватили простуду, и ма дала нам какое-то лекарство от гриппа, от которого нам еще больше поплохело. А потом ма такая спрашивает нас, как вам теперь, получше? Я-то ничего другого не придумал, кроме как слово «хуже», зато ты все хорошенько обдумала, а потом сказала: «Я чувствую себя затравленной».

ОСНОВОПОЛАГАЮЩИЕ МИФЫ

Мы наконец-то дочухали до этого Трут-ор-Консекуэнсеса, я подумал еще, что за кретинское название. Ма нашла его очаровательным, а па так прямо блестящим, и мне кажется, в этом и крылась единственная причина, почему мы там остановились. Мотели, мимо которых мы проезжали, выглядели так заброшенно, что даже ты заметила и сказала нам, смотрите, в этом городе есть мотели для деревьев. И никто не понял, что ты хотела сказать, один только я. Ты сказала, что те мотели для деревьев, потому что в них никто не останавливался, совсем никто, и из их разбитых окон и дверей торчали только ветви деревьев, как будто в тех мотелях поселились деревья и махали нам ветками, когда мы проезжали мимо.

Мы нашли себе мотель немного получше тех заброшенных, которые нам попадались по дороге. Мы заселились в комнату, и па ушел, сказал, что собирается побеседовать с одним человеком, который кровный потомок Джеронимо, и что вернется поздно. Мама улеглась на кровать и уткнулась в свою книжку, ту маленькую красненькую, в которой я хранил свои снимки, и не обращала на нас никакого внимания, чего я более или менее ожидал, но все равно расстроился. Маленькая книжка называлась «Элегии потерянным детям», и я попросил ма почитать нам ее на ночь, чтобы мы заснули, она сказала: ладно, хорошо, но только одну главу.

Она выбралась из своей кровати и легла на нашу, посередке, а мы с обеих сторон привалились к ней, каждый под «своей» ее рукой, как будто она орлица. А ты сказала, что мы с тобой хлебы, а ма – масло. Я понюхал ее кожу у сгиба локтя, и она пахла деревом и овсянкой и вроде бы совсем чуть-чуть маслом. Она открыла книгу, очень осторожно, потому что между страницами я заложил сделанные снимки, как закладки, и она не хотела, чтобы они выпали. Потом начала нам читать своим шершавым, как песок, голосом.

(ЭЛЕГИЯ ПЯТАЯ)

Плети лиан, опутывающих низко свисающие ветви деревьев, стегали их голые плечи, шершавили щеки. Сейчас они, кто сидя, кто лежа устроившись на чешуйчатой крыше гондолы, ехали через огромный массив тропических джунглей, где приходилось сторожиться людей, но также остерегаться растений и животных. Поезд и тот больше крался, чем ехал с обычной своей скоростью, словно тоже осторожничал, боялся потревожить обитающую в подлеске жизнь. Всех семерых, искусанных москитами, покрывали с ног до головы розовые волдыри, волдыри потом наливались багровым, как синяки, потом коричневели, а потом исчезали, но впрыснутый в их тела яд денге, костоломной лихорадки, никуда не девался.

Джунгли обступали их со всех сторон, беспросветные, полные потаенных ужасов. Джунгли душили, рождали у них желание убежать, спрятаться, но ни просвета, ни облегчения не предвиделось. В их головах плавал тяжелый воздух, бродила лихорадка. Наяву цвета джунглей, их зловонные испарения насылали им в открытые глаза воспаленные видения. Во снах их одолевали кошмары, преследовали жуткие картины липких языков, пожелтевших зубов, иссохших старческих рук. Все это они видели как-то ночью, когда лежали без сна и, несмотря на душную жару, тряслись в пробирающем до костей ознобе, и все они увидели эту жуть, это проплывающее мимо тело мертвеца,