Па сказал, тот мальчик был примерно моего возраста. Воины-орлы питались птицами, а охотились на них без всего, просто подстерегали и прямо в полете сбивали камнями. Они были непобедимые воины, говорил па, они жили в горах сами по себе, без родителей, но даже и без родителей они никогда ничего не страшились. И еще они были немножко как боги, типа того, они умели повелевать погодой и либо призывать дождь, либо насылать на врагов бури. Думаю, их назвали Воины-орлы из-за этой их власти над небом и потому еще, что если кто видел их издалека, как они неслись вниз с горы или там по равнинам, то они были такие легкие и стремительные, что казались скорее летящими в небе орлами, чем людьми, которые ходят по земле. Когда па нам о них рассказывал, мы с тобой все смотрели из окон машины в пустое небо, все мечтали увидеть орлов.

Однажды в машине ты спросила, будем ли мы теперь навсегда жить в машине. Хотя я знал, что нет, у меня все равно отлегло, когда па сказал, что нет, не будем. Он сказал, что в конце поездки, уже совсем скоро, мы приедем к чудесному домику, сложенному из больших серых камней, и там будут веранда и сад, до того огромный, что мы в нем даже потеряемся. Ты сказала, а я не желаю теряться. Тогда я говорю тебе, не будь глупышкой, он просто хочет сказать, что такого огромного сада ты в жизни не видала. Хотя потом я и сам про себя гадал, неужели взаправду можно потеряться в саду, и мне захотелось, чтобы мы вернулись в нашу старую квартиру, она же и так была достаточно большая для нас четверых.

Дом, в который мы едем, говорил па, находится между Драгунскими горами и горами Чирикауа, там еще рядом Каньон Скелета, это самое сердце Страны апачей, и как раз там неподалеку сдались Джеронимо и двадцать семь человек его отряда. Я спросил у па, назвали ли то место Каньон Скелета, потому что там лежали реальные скелеты? И па ответил, наверное, да, и вытер лоб рукой, и я понадеялся, что сейчас он доскажет нам историю про каньон, а он только молчал и смотрел на дорогу. Я думаю, что Джеронимо и все другие, когда шли через тот каньон, наверное, тоже все время молчали и только изо всех сил прислушивались и щурились себе под ноги, чтобы ненароком не наступить на кости скелетов, и если мы с тобой когда-нибудь пойдем через этот каньон, тоже будем хорошенько смотреть себе под ноги.

НЕЗНАКОМЫЕ ПРОХОЖИЕ

Еще в начале поездки я узнал, что отвечаю не только за чистоту и порядок в багажнике, но и веду учет всему, что нам встречается по дороге, и фотографирую все важное. Первые снимки выползали из аппарата мутно-белыми, и я сильно расстраивался. Потом я изучил руководство к поляроиду и наконец-то выучился снимать правильно. Профессионалы должны проделывать такую штуку, она называется метод проб и ошибок. Но даже когда выучился все делать правильно, все равно еще какое-то время не понимал, что мне снимать. Я же не знал точно, что важно, а что нет, что брать в кадр и что снимать. И я снимал все подряд, что попадется, потому что у меня не было плана, совсем никакого.

Но однажды, ты тогда спала и я тоже прикидывался, что сплю, а на самом деле слушал, как па с ма препираются насчет радио, насчет политики, насчет работы, насчет их будущих планов жить вместе, а потом не вместе, насчет нас и них и всякого прочего, и тогда у меня созрел план, и план был такой. Я стану и документалистом, и документатором. Мог же я какое-то время побыть и тем и другим, хотя бы пока мы в поездке. Я мог бы все документировать, даже всякие мелочи, хоть как-нибудь. Потому что понимал, пускай па и ма думали, что ничего-то я не понимаю, я понимал, что это была наша последняя поездка вместе, всей семьей.

И еще я знал, что ты эту поездку не запомнишь, потому что тебе всего пять лет, а наш педиатр говорила нам, что у детей память не откладывается, пока им не исполнится шесть лет. Когда я сообразил это, ну, что мне десять лет, а тебе-то всего пять, я подумал, вот же хрень. Нет, конечно, не вслух. Я только про себя подумал, вот же хрень, молча. Я сообразил, что запомню все, что было, а ты-то, наверное, совсем ничего. Значит, мне требовался способ помочь тебе потом все вспомнить, даже если это будут всего лишь какие-то вещи, которые я для тебя документирую, в смысле тебе на будущее. Так я стал и документалистом, и документатором в одном моем лице.

БУДУЩЕЕ

Десять лет мне исполнилось за день до нашего отъезда. И хотя мне стало целых десять лет, временами я по-прежнему чувствовал, какой я потерянный и беспомощный, и спрашивал, сколько нам еще ехать и когда мы остановимся. И тогда ты тоже приставала к ним с вопросами, в какое конкретно место мы едем и когда уже проедем всю дорогу целиком и до самого конца? В таких случаях ма иногда доставала из бардачка свою огромную карту, слишком огромную, чтобы всю ее расстелить, и пальцем обводила на ней кружок, и повторяла, вот, смотрите, вот здесь конец нашей поездки. Па время от времени напоминал нам, хотя мы и так уже знали, что все вокруг нас раньше было частью Страны апачей. Сначала он говорил это про Драгунские горы и высохшее озеро Уилкокс, потом про горы Чирикауа, а ма зачитывала из карты названия мест своим низким шершавым голосом: Сан-Саймон, Боуи, Драгун, Кочис, Апаче, Анимас, Шекспир, Каньон Скелета. Дочитав названия, ма стелила карту на торпеду перед лобовым стеклом и клала на карту ноги. Однажды я их сфотографировал, и снимок получился хороший, хотя в реальной жизни ее ноги слегка покрупнее, покоричневее и посильнее изношенные.

Карты и коробки

САРГАССОВО МОРЕ

Вся эта страна, сказал папа, одно колоссальное кладбище, но только немногих людей хоронят чин по чину, в приличных могилах, потому что жизни большинства людей ничего не значат. Жизни большинства за просто так вычеркивают, и они пропадают в мусорном омуте, который мы называем историей, сказал он.

Па иногда говорил такие вот странные вещи и, когда говорил так, обычно смотрел в окно или куда-то вбок. И никогда прямо на нас. К примеру, когда мы еще жили в нашей старой квартире и он выходил из себя из-за чего-то, что мы с тобой натворили, а может, не сделали, он все время уставлялся, нет, не на нас, а на книжную полку и говорил всякие слова, типа «ответственность», «привилегия», «этические стандарты», «обязательства перед обществом». А сейчас он толковал об этом его «омуте истории» и «вычеркнутых жизнях» и смотрел через лобовое стекло на извилистую дорогу впереди нас, пока мы поднимались через узкий горный перевал, и вокруг не росло никакой зелени вообще, ни деревьев, ни кустарников, ничего живого, а одни только зазубренные скалы и распиленные пополам стволы деревьев, как будто древние боги разгневались и порубили эту часть мира своими огромными топорами.

Ты, глядя в окно, спросила даже, что здесь произошло, хотя раньше у тебя не было привычки обращать внимание на пейзажи вокруг.

Папа сказал: геноцид, исход, диаспора, этническая чистка, вот что здесь произошло.

Ма объяснила, что тут, видимо, недавно случился лесной пожар.

Мы уже были в Нью-Мексико, наконец-то приехали на земли чирикауа-апачей. Кстати сказать, «апачи» – неправильное слово. Оно означало «враг», и им апачей называли их враги. А сами апачи называли себя «нде», что означало просто «народ». Это все рассказывал нам па, пока мы ползли и ползли через тот глухой горный перевал, забирались все выше и выше и все вокруг было серое и мертвое. А всех остальных, говорил па, они называли н’даа, что означало «враг» и «чужой», но также означало «глаз». Всех белых американцев они называли белоглазыми, сказал он, хотя мы и так это знали. Ма спросила его почему, а он сказал, что не знает. Тогда ма спросила, если глаз, враг и чужой обозначались одним и тем же словом «н’даа», откуда он знает, что американцев называли белоглазыми, а не беловрагами? Па немного подумал, но промолчал. А ма, наверное, хотела заполнить молчание и сказала нам, что мексиканцы обычно называли белых