Карло Малатеста трудно заподозрить в осторожности, но все же, атаковать с меньшими силами укрепленный лагерь опасного и опытного противника…

Похоже, дело было в том, что в армию Милана приехал сам… Филиппо Мария. По крайней мере, упоминания об этом есть.

За что я вам плачу, бездельники — как бы намекал взгляд жирного паука. Или даже не намекал. Кто его теперь знает. В общем, Карло Малатеста «полностью покрыл лошадь доспехами, а затем тканью, полностью украшенной золотом, такой, какой никогда больше не украшали», и лихо поскакал впереди. Ему было уже за шестьдесят и старые раны давали о себе знать, поэтому про «поскакал» я может немного погорячился. Но источники отмечают некоторую воодушевленность «миланцев», приписывая это, конечно же, личному присутствию герцога Филиппо Мария.

Подошли миланцы как-то неудачно. Именно с той стороны, где лагерь Карманьолы прикрывала та самая лощина. В источниках она то «яма», то «канава», но все сходятся на том, что она была трудно преодолима.

В принципе, вроде как на этом месте Карло Малатеста приказал остановиться. Возможно, чтобы пострелять, или выстроиться, или даже вовсе ждать атаки от Карманьолы, у которого было преимущество в силах.

И тут вдруг Сфорца закусил удила, не хуже своего коня, и кинулся в бой. Он увлек за собой еще нескольких горячих парней. Так, впрочем, говорят его биографы. А вот как рассказывает про начало битвы Джованни Кавальканти:

'…и там, вдоль канавы, он (Карманьола) поставил множество людей, чтобы препятствовать проходу врага… и колючие кустарники способствовали этому. За кустами он разместил восемь тысяч пехотинцев с арбалетами, копьями и другим вооружением'

Аньело делла Пергола, который противостоял Милану, был знаменит тем, что таскал с собой «бесконечное количество крестьян вооруженных топорами и кирками, с помощью которых он обычно расчищал свой путь посреди диких лесов или строил мосты для перехода через реки». Аньело, похоже, хотел отличиться. Он велел своим людям пригнать крестьян, чтобы те срыли склоны, сделав их пологими. И удобными для атаки конницей.

Увы, это не нашло понимании у пехотнцев Карманьолы и они начали убивать нонкомбатантов. Впрочем, оказавшись против безжалостных врагов впереди, крестьяне обнаружили еще более жестоких друзей позади — их гнали на убой с холодной расчетливостью:

«Аньело возвышался над мертвыми; и, не обращая внимания на раненых, он велел сбросить трупы в канаву; и сразу засыпать землей. И был такой отец, покрывавший сына; и тот сын, который покрыл своего отца; дядя — племянника, племянник — дядю, и один брат — другого; и так все было жестокостью и убийством…»

Так описывает Кавальканти бойню, которая стала для Италии на долгие годы нарицательной. Холодная жестокость Аньело и его людей позволила им так эффективно загонять крестьян в эту канаву, что канава «в одном месте почти заполнилась».

И тогда всадники Перголы первыми проехали через канаву и бросились в атаку.

Так или иначе, но миланцам удалось преодолеть ров. И на пространстве между фургонами и лощиной разгорелась яростная рукопашная схватка.

Некий командир конного венецианского отряда, судя по имени из Милана, (Антонелло да Милано) смог отличится, умудрившись обойти войска Карманьола и ворваться в лагерь. После чего, его «сквадра» (что бы это не значило) учинила не менее чудовищную резню плохо вооруженных слуг. Но теперь, это были флорентийские и венецианские некомбатанты.

Дела у Карманьолы идут не очень. Миланцы чудовищно эффективны. Они отбрасывают его пехоту от рва и прижимают к повозкам. Карманьола лично воодушевляет солдат, но тут сплоченный отряд из нескольких десятков храбрецов буквально продавливает строй флорентийских пеших наемников, и добираются до Карманьолы.

Карманьола получает несколько ударов и падает с коня. Над его телом вспыхивает ожесточенная рубка — его ветераны бьются насмерть, истекают кровью, теряют конечности, но отстаивают своего командира. Карманьола снова в седле и выведен в относительно безопасное место, но цена ужасна — его свита буквально уничтожена.

Тем временем, среди остального войска, разумеется, распространяется слух о том, что Карманьола убит или взят в плен.

Вдобавок, каждый мог убедится, что миланцы уже вовсю грабят обоз. Надо сказать, что за первым отчаянным кавалеристом, по проторенной дорожке, в круг повозок лезли все новые и новые мародеры.

Какая радость терпеть удары врагов, чья рать так зла, если есть вариант награбить у них добра?

Именно эту проблему Карманьола и посчитал наиболее серьезной. Он сплотил вокруг себя несколько сотен всадников и поехал отбивать обоз. Карманьола был признанный гений тактики. Скорее всего он все сделал правильно.

Антонелло да Милано (Антон из Милана) и в этот раз проявил себя человеком решительным и умным. Он сбежал с тем, что уже успел награбить. Под удар Карманьолы попали разрозненные шайки мародеров, которые пришли сюда ведомые алчностью а не офицерами. Как уверяют источники, таких хитрых миланский парней в кругу повозок, оказавшемся для них смертельной ловушкой, с набралось полтысячи.

А что же основная битва? А там все устали и разошлись.

Но, поскольку писать так в героических биографиях не принято, поэтому официальная версия такая: Местность была засушливая, вдобавок день был очень жаркий. Люди и кони на поле битвы подняли тучи пыли, которая покрыла сражающихся воинов. Не было возможности отличить друзей от врагов. Тогда капитаны стали, один за другим, трубить сигналы к отходу.

Сам Карманьола, как рассказывают, утверждал что его могли бы взять в плен пять раз, если бы узнали под слоем пыли.

Впрочем, то же самое говорили и о Сфорца и о Никколо Пиччинино.

Из общего хора историков вновь выбивается угрюмый голос Кавальканти. Он подтверждает, что день был очень жарким, и бойцы очень сильно хотели пить. Упоминает Кавальканти о самоотверженности женщин на миланской стороне, которые сделали все возможное, чтобы принести воду.

Но он заостряет внимание на том, что сильная жара стала причиной быстрого разложения мертвых: «… и многие люди с обеих сторон умерли там, и не меньше от жары, чем от ударов. Дыхание крови со зловонием трупов было причиной многих смертей, потому что выпотрошенные лошади и смешанные внутренности людей и животных из-за сильной жары внезапно испортились.» Исход битвы, согласно Кавальканти, был определен не пылью, а пехотинцами армии Карманьолы, которые были спрятаны им «за кустами возле ямы». Именно их копья и арбалеты поражали миланских рыцарей во фланг, и потери от этой засады сократили число прорвавшихся в лагерь. Кавальканти не самый любимый историками источник. Я могу вам подсказать, почему. Завершающую фазу битвы он описывает так:

«…так как наши враги не могли следовать за нашими для защиты попавших под удар пехотинцев, около четырехсот всадников вышли из их лагеря, они сделали маневр и напали с тыла на наших людей, атаковавших лагерь.»

Похоже, это он про отступление Антонелло да Милано. Немного запутанно, согласны? Кстати, Кавальканти утверждает, что те 400 человек, которые вернулись из лагеря Карманьлы с очень богатой добычей, были атакованы своими союзниками. А вот это уже Кавальканти объясняет пылью.

Конечно же, пыль. Я бы тоже не узнал, кто это там сундучок с золотом везет, понятно же, что флорентиец заблудился.

Мне нравится, как Кавальканти заканчивает рассказ о битве: «И в этом сражении, таким образом, победа того дня была отдана за нашу победу, причиной которой была сидевшая в засаде пехота: и таким образом каждая армия вернулась в свои лагеря; и в тот день не было никого, кто не ощущал бы ударов другого.»

«Не было никого, кто бы не получил удара» — художественно перевел бы я.

Глава 26

Сфорца и гибридная война

Мы оставили Франческо Сфорца прозябать в подземелье замка, принадлежащему герцогу Милана. Он попал туда после сокрушительного поражения от Карманьолы.

Увы, несмотря на вечную присказку работодателей, за воротами не было очереди желающих на его место. А те, кто был желающим, не был достаточно квалифицирован. Поэтому уже скоро Сфорца отправился в Луку, если вы о такой еще помните.

Ну что сказать, пожалуй жизнеопределяющим параметром в карьере, во все времена, была удача. Например Карманьолу, хоть он и побеждал, вызвали в Венецию и обезглавили.

Сопутствовала ли Сфорца голая удача или же он и сам немного приложил к этому руку,